Из беседы с родильницей через двое суток стало известно, что сама она родилась в сельской местности последним, четвертым ребенком. Мать — малограмотная, тихая, безынициативная, забитая, необщительная женщина. Была скорее заботливой, чем любящей матерь. С детьми близкой никогда не была, считала своим долгом лишь накормить и одеть их. Отец — деспотичный, агрессивный мужчина, без «тормозов». Главным методом воспитания являлись вожжи, которыми он, порой до крови, избивал свою жену, детей. Злоупотреблял алкоголем и умер в возрасте 61 года (со слов Людмилы — было что-то с печенью). По характеру Людмила с детства была похожа на мать. Росла замкнутая, необщительная, стеснительная и сторонилась незнакомых людей, хотя в глубине души стремилась к людям, хотела иметь близких друзей, но в кругу сверстников терялась, не могла найти с ними общий язык и даже с самыми близкими стеснялась делиться своими трудностями. Училась с трудом, особенно тяжело давались математика, другие точные науки. После окончания восьмого класса работала на ферме — помощницей доярки, после чего, по настоянию старшей сестры, приехала в Москву, поступила в строительное ПТУ, жила в общежитии, где и познакомилась со своим будущим мужем. В 18 лет, уступив его настойчивым ухаживаниям (собственное отношение к нему до брака характеризует словами: «Ну, вообще-то, нравился…»), согласилась на замужество. Вскоре обнаружила, что обманулась в своих надеждах на спокойную жизнь, так как муж оказался таким же, как отец, от которого страдала в детстве — вспыльчивым, требовательным, настойчивым, властным и ревнивым. С первых же дней совместной жизни он требовал от жены полного повиновения, все попытки сопротивления разрушались скандалами, а иногда побоями. Интимная жизнь не приносила удовольствия, так как испытывала, и то лишь в начале, незначительные приятные ощущения. Первое время очень страдала и даже строила планы уйти от мужа, уехать в деревню, но не нашла в себе на это моральных сил. Вскоре родила первого ребенка, а менее чем через год — двойню. Появление детей резко ухудшило материальное положение семьи.

Долгое время работал один лишь муж, дети часто болели и редко посещали ясли и детские сады. Вспоминает первые годы, когда дети были маленькими, с трудом — «все было как во сне… я была как машина заводная…» О себе вспоминала редко. Одевалась плохо, нигде не бывала, гостей не принимала. Жили в комнате в общежитии все пять человек. С мужем отношения становились все более тяжелыми. Все чаще он стал возвращаться пьяным, а вскоре начал надолго уходить из дома. В семье никогда не объяснял своего поведения, угрюмо молчал, а на попытки выяснить причину отсутствия — кричал, угрожал побоями, оскорблял. В опьянении был особенно агрессивен — мог по малейшему поводу ударить первым попавшимся под руку предметом как жену, так и детей. Боялась мужа, находилась в состоянии постоянного напряжения и ожидания, не находила в себе сил сопротивляться насилию.

Под влиянием постоянных переживаний временами появлялось чувство тоски, отчаяния. Облегчала свое состояние лишь слезами. Стала угрюмой, утратила способность радоваться. Ничто, даже дети, не доставляли удовольствия. Старалась лишь их накормить, одеть, на остальное не хватало ни времени, ни сил. Временами от чувства безысходности приходили мысли о самоубийстве. С годами стала чувствовать себя постоянно разбитой, слабой, кружилась голова, сжимало в груди, почти постоянно ощущалась тяжесть в ногах, боли в пояснице. Нарушался сон. На этом фоне в последние 5–6 лет эпизодически стали возникать видения. То на стене мерещились какие-то лица, то в зеркале вместо своего лица увидела старуху. В первое время пугалась, казалось, что от страха вот-вот сойдет с ума. Вскоре привыкла к этому, решила, что это какие-то дурные предзнаменования — крестилась, облегчая себе душевное состояние. Постепенно общее самочувствие все более ухудшалось, никогда не чувствовала себя свежей, отдохнувшей. Нарушился менструальный цикл. Появились задержки менструаций от 1 до 7 месяцев. Обращалась к гинекологам, обследовалась. Гинекологических заболеваний не обнаруживалось.

Врачи успокаивали ее — это все у Вас на нервной почве. Привыкла к этому и поэтому, когда забеременела в очередной раз, то не придала значения вновь исчезнувшей менструации. Спохватилась, когда почувствовала увеличение живота и шевеление плода. В состоянии растерянности обратилась за советом к мужу. И с этого времени ее жизнь стала невыносимой. Сообщение о беременности муж встретил грубой бранью, обвинением в распутстве, неверности.

Категорически отказался признавать отцовство. Потребовал немедленно, любыми способами прервать беременность. Обратилась к гинекологам с просьбой прервать беременность, но получила отказ, мотивированный большим сроком беременности. В последующие месяцы беременности муж буквально терроризировал ежедневными скандалами, побоями с требованием любыми способами избавиться от беременности. В опьянении выгонял с детьми из дома. Категорически заявлял, что если она только посмеет выродить этого ублюдка, то он ее выгонит из дома. Страдала, была крайне запугана и растеряна. Не знала, что ей делать. Перестала спать, в голове неотступно стоял вопрос: «Что же делать?». Ни с кем не могла, да и не хотела советоваться, так как предполагала, что никто ее не поймет и не поможет. Чем ближе к сроку родов, тем более усиливалась тревога. Нарастала ненависть к мужу, к детям, а главное — к своему будущему ребенку. Все чаще, как бы непроизвольно, появлялись устрашающие фантазии.

При этом очень ярко представляла себе, как она рожает сморщенного уродца, как во время родов, в момент прорезывания головки, она сжимает ноги и душит своего младенца. Мучилась от этого, но одновременно находила в этом что-то привлекательное. Испытывала острое чувство жалости к себе. Приходили мысли о самоубийстве. Оставаясь одна, стучала себя по животу, прижималась животом к подоконнику, надеясь придавить его. В таком состоянии поступила на родоразрешение, не доносив беременность более чем на 6 недель. При осмотре (на третьи сутки после родов) обращала на себя внимание крайне подавленным обликом: тоскливое выражение лица, опущенная голова, на глазах слезы. Взгляд — постоянно себе под ноги. На собеседника почти не смотрит. Разговаривает с трудом, тихим, монотонным голосом. В начале беседы очень настороженна и недоверчива. Постепенно успокаивается, рассказывает о себе некоторые формальные сведения. Жалуется на слабость, плохой сон, боли в ногах и руках. О сложившейся ситуации говорить не может, так как любое воспоминание вызывает бурный плач. На следующий день после приема транквилизаторов стала заметно спокойнее. Смогла собраться и рассказать о своей жизни, при этом на протяжении беседы становилась все более заинтересованной и откровенной. Наконец, сказала, что давно хотела бы поговорить с психиатром, так как опасается за свое психическое здоровье. Боится, что совсем сойдет с ума, поскольку чувствует, что с трудом справляется с собой, «чтобы что-нибудь с собой не сделать». Постоянно чувствует душевное напряжение. Ее мысли — как будто заводная пластинка, все одно и тоже: «что же делать?… что же делать?» О новорожденном ребенке не может вспоминать: «Очень больно…» Ребенка и жалко, но одновременно невыносимо, противно и даже страшно на него смотреть. Ведь, когда ей после родов показали его, она увидела что-то мерзкое, фиолетовое…, а рот желтый, как пластмассовый.

Поэтому просит повлиять на акушеров, которые все время уговаривают ее забрать ребенка домой. Она в отчаянии, так как не может справиться с ситуацией. Одновременно боится и ненавидит своего мужа. Но готова смириться, поскольку считает, что сама не справится с четырьмя детьми. Дает себе такие характеристики: «Ведь, я беспомощная, у меня нет сил…, плохое здоровье, мне самой нужна постоянная помощь, я в городской жизни не разбираюсь» и т.д. Просит назначить ей что-нибудь успокаивающее… В родильный дом неоднократно приходил пьяный муж, требовал у врачей немедленной выписки жены, категорически отказывался от ребенка. Младенец переведен в больницу, мать в удовлетворительном состоянии, подписаны документы об отказе от ребенка, выписана домой. Даны рекомендации лечения у психотерапевта по месту жительства.

Пьяный отец — одна реальность, трезвый отец — другая реальность. В первом случае жизнь становится опасной — отец мог избить до крови жену и детей, во втором случае вероятность неприятностей уменьшалась. Менялось состояние отца и немедленно и неизбежно менялось состояние его жены и детей. Когда отец был трезвым, семья ждала, когда он напьется, когда он был пьяным, семья ждала, когда он протрезвеет. Формировалась так называемая алкогольная созависимость. Кроме того, пациентка выросла похожей на свою мать, что в данном случае означает, что ее личная идентичность и семейная роль определяются понятием жертвы. Она умеет быть пассивной, зависимой и страдающей в отношениях с мужчиной, а быть другой она не умеет и, следовательно, не существует. Эти обстоятельства и определили выбор мужа. Кажется, что Людмиле на роду было написано быть женой алкоголика, как это и происходит с более чем 75% дочерей алкоголиков. Как же происходит этот фатальный выбор? Ясное дело, он происходит неосознанно.
В определенном смысле вся человеческая жизнь может быть описана как информационное поле. Какие-то сигналы человеку понятны и читаемы, воспринимаемы, а какие-то непонятны. Например, человек не воспринимает ультразвуки, и эти сигналы для него информации не несут. Примерно так же происходит с сигналами, содержащимися в человеческом поведении.
Для дочери алкоголика состояние опьянения и поведение в этом состоянии — информативно, а поведение ученого в состоянии творческого поиска — не информативно. В первом случае известно, как себя вести, чего ждать, ситуация прогнозируема, во втором случае все это неясно, и ситуация непрогнозируема и дискомфортна. Понятно, что многообразие человеческого поведения несводимо к дихотомии трезвый-пьяный. Верно, только не в случае с семьями алкоголиков низкого социального статуса и образования. Там эта дихотомия описывает реальность практически полностью. Знакомое, по типу отцовского, поведение молодого человека обещало прелесть предсказуемости тревожной девушке, растерявшейся в городе. Кроме того, Людмила не могла бы быть активной стороной, во-первых, потому что это было не в ее характере, во-вторых, потому что такое поведение не одобрялось средой. Поэтому она могла только уступить настойчивым ухаживаниям и быть принужденной к браку. Это в любом случае был бы несвободный выбор. Но это и хорошо, потому что несвободный выбор и утверждал ее существование — она жертва и лишь в этой ситуации получала возможность проявиться как жертва. Думается, что мои предположения недалеки от правды.
Для Людмилы интерес мог представлять лишь активный мужчина, пассивного она бы и не заметила. В общении со своим партнером Людмила вела себя, как ее мать. Мать была ее моделью, с нее она училась женской роли в семье, а, кроме того, из описания случая ясно, что и по характеру пациентка была очень похожа на мать, так что соответствовать модели для нее не составляло труда. Комплиментарный партнер жертвы — палач. В супружеских отношениях неважно, кто первый начинает играть свою роль — кто-то предлагает некий вариант поведения, и партнер автоматически занимает комплиментарную позицию — разумеется, если в его поведенческом арсенале есть соответствующая роль. У мужа Людмилы она была — это вообще типичная роль в любом сексистском обществе. Итак, тандем палача и жертвы осуществился, и сценарий Людмилиной родительской семьи начал воспроизводиться в ее собственной семье. У нас нет информации о том, пил ли ее муж с самого начала этого брака. Впрочем, даже если он и не пил вначале, то запил бы впоследствии. И не потому, что отношения становились все хуже и хуже, а потому, что Людмила еще в начале своей семейной жизни должна была дать понять своему мужу, что пьянство вызывает у нее особое отношение. Это и не могло быть иначе, она страдала от пьянства отца с детства. Для палача это информация о некой болезненной точке у его жертвы.
В какой-то момент он ею воспользуется. Не знаю, как конкретно Людмила сообщила ему об этом. У меня была пациентка — дочь алкоголика и жена алкоголика. Она рассталась с мужем и начала встречаться с другим мужчиной. Во время первого сексуального контакта она спросила у своего Любовника: «Как у тебя с этим делом?» и щелкнула себя пальцем по горлу. Тем самым она в течение очень значимого для развития отношений момента дала ему понять, насколько для нее важно алкогольное поведение партнера. Понятно, что с течением времени обязательно наступит ситуация, когда партнер захочет как-то повлиять на нее. Очень велика вероятность, что в качестве средства влияния будет выбрана выпивка и состояние опьянения. Если это состояние опьянения будет положительно подкреплено, и мужчиной будет получена положительная обратная связь, то это поведение закрепится, и начнется игра в алкоголика. Что может быть такой положительной обратной связью? Любая повышенная эмоциональная реакция — негодование, слезы, скандал. Все это — такое поведение, которое на время сокращает дистанцию в отношениях и обеспечивает повышенное внимание, пусть даже и окрашенное негативными эмоциями. Сосредоточенность на партнере, демонстрация небезразличия — это и есть положительное подкрепление. Можно предполагать, что такое положительное подкрепление муж Людмилы получал в большом количестве. Таким образом, воспроизводство структуры отношений и судьбы произошло.
Обращает на себя внимание и то, что отношение к собственным детям у Людмилы было такое же, как и у ее матери к ней и ее братьям-сестрам: заботливое, но не любовное. Дети не доставляли удовольствия, а были еще одним тяжким крестом на тернистом пути самоосуществления жертвы. Случайно возникает четвертый, нежеланный в семье ребенок. Муж требует, чтобы Людмила избавилась от него. К сожалению, у нас мало информации о родительской семье пациентки. Она сама была последним, четвертым ребенком. Ее собственная жизнь не удалась, она беспомощная, в городской жизни не разбирается, нет сил, плохое здоровье, ей самой нужна постоянная помощь. Это самохарактеристика всестороннего инвалида, ублюдка, которому удалось родиться. Четвертый ребенок Людмилы обещал быть таким же, если не хуже. Стремление от него избавиться до родов, нежелание его брать после родов — лишь в небольшой степени есть признак отношения к этому малышу. В гораздо большей степени это проекция отношения пациентки к самой себе. Это саму себя она пыталась не пустить в жизнь, родить обратно, сломать судьбу.

Как отмечает К.Хорни, чем больше мы смотрим в лицо своим конфликтам и ищем пути их решения, тем больше внутренней свободы и силы мы приобретаем. Наоборот, пассивное принятие воли окружения приводит к потере индивидуальности. Одним из существенных выборов для нашей пациентки было решение остаться с мужем еще до рождения детей, когда она узнала его властный и вспыльчивый характер, когда все ее попытки отстоять свою точку зрения, свое достоинство кончались побоями и скандалами. В возникшем внутреннем конфликте столкнулись с детства подавляемые жизненные потребности Я (Людмила называет это надеждой на спокойную жизнь) и боязнь выделиться, быть не как все, страх ответственности, за которыми, по-видимому, стоят инерция семейного стереотипа, идентификация с матерью, конформность. Исход этого конфликта определился нехваткой внутренних ресурсов, по словам Людмилы, «моральных сил».
Сложно сказать, что в данном случае было главным: слабость воли, психическая инертность, интеллектуальная ограниченность, неустойчивая система ценностей или отсутствие поддержки, — так все взаимосвязано. Внешний выбор был сделан в пользу подчинения обстоятельствам, «смирения» со своей долей. Внутренний конфликт был вытеснен без попытки какого-либо компромисса. Ценой этого смирения было подавление жизненных сил личности, а также возникшее и сохранявшееся много лет депрессивное состояние. Этот выбор, кроме того, закрепил у Людмилы представление о самой себе как о пассивной, слабой и беспомощной. Поэтому когда через несколько лет встала проблема с четвертой беременностью, Людмила с самого начала приняла позицию человека зависимого и неспособного принять собственное решение, взять ответственность на себя. Это была нежеланная и незапланированная беременность, наступившая после продолжительного перерыва. Семейный конфликт, развернувшийся в связи с этой беременностью, породил острый внутренний кризис.

Можно выделить три этапа его протекания.
Первый — преимущественно внешний конфликт и попытки его разрешения, связанные с ситуацией.

Второй — цепь внутренних конфликтов и защит. Третий — реакция на рождение ребенка и окончательный отказ от него. Начало первого этапа кризиса совпадает с моментом осознания собственной беременности. Первой эмоциональной реакцией на это была растерянность — невозможность выбрать какую-то альтернативу самостоятельно: избавиться от ребенка или сохранить его. Фрустрация действия приводит к поиску совета у мужа. Дальнейшие события разворачиваются вполне закономерно. Муж категорически требует прервать беременность, то есть принимает ответственность на себя (так волевым решением альтернатива отсекается). Людмила беспрекословно подчиняется, пытается сделать аборт, получает отказ и оказывается в тупиковой ситуации. При этом муж усиливает фрустрацию безосновательными обвинениями в распутстве, ежедневными побоями, изгнаниями из дома с детьми, угрозами выгнать совсем, если родит. Второй этап — реакция на фрустрацию. Невозможность сделать аборт, с одной стороны, усиливающийся прессинг мужа — с другой, настолько увеличивают напряжение, что это требует скорейшего переструктурирования ситуации. Здесь было бы уместно напомнить точку зрения К.Хорни на структуру невротического конфликта. Из трех существующих стратегий поведения в конфликте: к людям (конформность), против людей (агрессия) и от людей (изоляция), — невротическая личность ригидно использует какую-то одну, идентифицируется с ней, так что она постепенно оказывается доминирующей чертой характера. Во внутреннем плане эта стратегия, естественно, вступает в конфликт с двумя другими. В случае же обычного, не невротического конфликта эти стратегии могут использоваться личностью гибко, исходя из ситуации. В данном случае конформное поведение по отношению к мужу, первично осуществляемое Людмилой, оказывается неэффективным, поэтому временно отходит на задний план. Людмила отказывается от каких бы то ни было попыток внешне повлиять на ситуацию (от советов, помощи других и т.д.) и переходит к стратегии изоляции. Эта позиция для нее, по-видимому, наиболее естественна, особенно если вспомнить что в детстве и юности она испытывала трудности контактов с окружающими, была замкнутой, стеснительной, то есть вынужденно оказывалась в изоляции.
Отсюда также становится понятным, почему ее потребность «быть с людьми» смогла найти выход лишь в крайне узкой референтной группе, какой стала для нее собственная семья.
Итак, фрустрирующая ситуация переходит во внутренний план. А вся дальнейшая динамика психологического кризиса представляет собой уже замкнутый круг конфликтов и защит.
1. Заблокированная возможность действия вызывает растерянность, страх, тревогу, проявляется навязчивым, как заклинание, повторением вопроса «что же делать?» (что характерно для фазы «реакции» по Кубергу).
2. Вытесненная доселе поведенческая стратегия «против людей» — агрессия, теперь уже находит выход, но лишь в фантазиях пациентки. Она испытывает острую ненависть к мужу. Однако это чувство вступает в конфликт с потребностью сохранения отношений и страхом сопротивления.
3. Агрессия ищет новый объект и смещается на детей (на тех, кто, в представлении Людмилы, привязывает ее к ненавистному мужу, не дает порвать с ним отношений). Но и это опять вступает в противоречие с привязанностью к ним.
4. Узел этих противоречий приводит к тому, что нарастающая пропорционально напряжению агрессия вновь смещается и выливается на будущего ребенка. Характерно, что сначала это проявляется лишь в фантазиях, а затем и в действиях. Создается впечатление, что вся агрессия, которой эта женщина столько лет не позволяла выйти наружу, выплеснулась на этого еще не родившегося ребенка.
5. Фантазии о детоубийстве (инфантицидные устремления) как противоречащие основным установкам личности закономерно порождает чувство вины. В результате образуется кольцо конфликтующих стремлений. Чувство вины за агрессивные фантазии и чувство безысходности приводят к мыслям о самоубийстве, которые сосуществуют с чувством жалости к себе и вновь продуцируют фантазии убийства. Таким образом, можно констатировать, что в ситуации нехватки психологических ресурсов для разрешения ситуации инстинкт самосохранения у нашей пациентки оказался сильней материнского инстинкта. Просматривающаяся же тенденция внутреннего движения от сопротивления (хотя и в фантазиях) своему окружению до конечной идентификации с агрессором в фантазиях и в действиях против своего ребенка представляет собой возвращение к той же конформной тенденции поведения.

Третий этап кризиса — реакция на рождение ребенка и окончательный отказ от него. Цепь обусловливающих друг друга конфликтов является защитным замещением основного, вытесненного много лет назад, вскоре после замужества, внyтpeннeгo конфликта. Но теперь не возникает даже идеи «спокойной жизни» или возмож­ности сопротивления, конфликт как бы спускается на витальный, организмический уровень и решается по принципу выживания. Сам акт отказа от ребенка становится очередной ступенью в иерархии защит. Об этом свидетельствует депрессивное состояние Людмилы после родов, амбивалентное отношение к рожденной дочери.

Ребе­нок-жертва «дегуманизируется», вызывает отвращение и одновременно сочувствие, жалость, возникает идентификация (Я — ребенок). Воз­можность ценностного выбора, а не защитного ухода блокируется, с одной стороны, ущербным представлением о ценностях (ради чего терпеть унижения или сопротивляться им), а с дрyrой — устойчиво сниженной самооценкой, представлением о себе как о слабой, беззащитной, нуждающейся в поддержке и руководстве. Как дальше будет складываться жизнь Людмилы после выписки из больницы? В чем могла бы состоять психологическая помощь в этом и подобных случаях? Могла ли она принять другое решение? Основная проблема Людмилы видится в том, что она как личность, самостоятельное, мыслящее существо не может, не умеет реализоваться. Види­мо, без помощи другого человека — специалиста-психолога, психи­атра, понимающего ее и терпеливого, ей это будет сделать сложно.

Но, не осознавая причины своих проблем, не видя альтернатив в своем поведении и разрешении ситуации, она пока, видимо, готова была бы принять помощь в решении своих психосоматических про­блем, «расстроенных нервов». Как представляется, ей необходима помощь человека чуткого и готового не только поддерживать ее и помогать медикаментозно, но видеть пути развития ее самосознания, доверия в человеческих контактах. Потому что каждый последую­щий неправильно сделанный ею выбор, утяжеляет предыдущий.

Первое, на что обращает внимание клинический психиатр при анализе данного клинического случая, — это тяжелое психическое состояние женщины.
Общая психопатологическая характеристика этого расстройства представляется достаточно очевидной. Весь облик этой утомленной родами, рано постаревшей женщины — ее однообразная, вялая, тоскливая мимика, заторможенность движений, сла­бый, мало модулированный голос; характер переживаний, наполнен­ный чувством уныния, тоски, страдания, идеями самоуничижения, ригидной пессимистической оценкой своего прошлого, мрачными прогнозами относительно будущего, персеверативным характером мышления, отчетливыми витально-телесными расстройствами позволяет легко диагностировать тяжелое депрессивное состояние. Особенностью данной депрессии является тот факт, что значительное место в переживаниях, помимо хорошо понятных реактивных моментов, занимает своеобразный, аффективно насыщенный амбивалентный комплекс переживаний. В их основе лежат, с одной стороны, наплывы устрашающих и очень ярких визуализированных фантазий о неестественно уродливом облике ребенка и о собственном гротескно-агрессивном поведении, а с другой — нежные чувства к но­ворожденному, страдание о предстоящей разлуке с ним, переживания вины, собственной беспомощности.
Овладевающие сознанием представления сочетаются с безуспешными попытками преодолеть эти мучительные противоречивые переживания. Весь этот внyrpипсихический конфликт окрашивается аффектом напряжения и страха перед потерей контроля над собой, страха помешательства. Психологически понятным становится в этой связи мотив отказа от ребенка, который можно было бы сформулировать в формуле: «Отказаться от ребенка, чтобы спасти его от самой себя». По-видимому, имен­но такие состояния еще в начале века описывал Оппенгеймер тер­мином мизопедия (tpязноплодuе - греч.), усматривая в них проявление тяжелой истерической предиспозиции. Встает закономерный вопрос: насколько значима роль данного психопатологического состояния в решении отказаться от ребенка? Не является ли оно лишь последствием тяжелого социально-психологического конфликта и не­способности женщины справиться с деспотическим характером и требованием мужа? Ответ на этот вопрос не столь однозначен, если учесть, что данное депрессивное состояние имеет очень продолжи­тельный анамнез, начало которого отнесено на многие годы в про­шлое. Первые заметные депрессивные симптомы возникли задолго до настоящего личностного кризиса, который завершился отказом от ребенка. Отчетливая связь депрессии с хронической семейной агрес­сией, материальной нищетой, социальной униженностью, физически­ми перегрузками как по времени, так и по характеру переживаний свидетельствует о ее реактивной природе. Особенностью этой депрессии является ее многолетнее, хронифицирующее, практически безремиссионное течение, а также медленная прогредиентная трансформация ее симптоматики. Вначале преобладали тоска, беспокойство, психическое напряжение, которыe сменились астенией, плакси­востью, раздражительностью, эмоциональной неустойчивостью, истеро­формными расстройствами и, наконец, апатией, ангедонией, а так­же рудиментарными, но сверхценными в своей основе ипохондри­ческими переживаниями, связанными с усилением телесно-протопа­тических симптомов, то есть соматизацией депрессии. Нельзя исклю­чить, что и нарушения менструального цикла, которые возникли с этого времени, по своей природе имели функциональный характер и были одним из соматических симптомов депрессии. В силу стече­ния обстоятельств он стал «причиной роковой ошибки» в самодиагностике последней беременности. Поставленные кавычки обозначают, что феномен поздней диагностики нежеланной беременности мы опасаемся оценивать только лишь с позиции психологической «по­нятности», так как усматриваем в этом более глубокие корни.
Зарубежные исследования и собственный опыт показывают, что для нежеланной беременности вообще характерна тенденция к поздней самодиагностике. Такое своеобразное неприятие своей беременности мы называем «атиофориогнозией> (<тиофория» по-гречески — бере­менность). Такое состояние имеет несколько уровней тяжести. В легких случаях атиофориогнозия выражается в поведении, свидетельствующем о пренебрежении своей беременнocтью при формальном понимании ее наличия. Это своеобразное «забывание» о беременности, игнорирование всех социальных и медицинских запретов, ха­рактерных для этого периода жизни женщины. Иногда у интеллек­туально сохранных женщин это может сопровождаться вопиющим искажением представлений о сроках беременности. Это сопровож­дается постоянной повышенной физической и психической активностью, малой чувствительностью к симптомам беременности, отсутствием характерной для поздних сроков беременности «успокоенностью». В более выраженных случаях атиоофориогнозия — убеждение в отсутствии беременности при наличии ее условных признаков (отсутствие менструаций, нагрубание молочных желез, увеличение объ­ема живота) и стремление объяснить эти симптомы иными «логическими» доводами (заболеванием, привычными нарушениями мен­струального цикла, убежденностью в собственном бесплодии и пр.).
При этом отмечается не поддающееся формальной логике стремление избегать медицинской диагностики беременности, которая выражается в откладывании посещения врача, замене этой деятельнос­ти на повышенную активность в других социальных действиях, в которых усматривается несвойственное беременным усиление социальных и сексуальных влечений. В еще более тяжелых случаях можно видеть отрицaние собственной беременности при наличии даже оче­видных ее признаков: после начала шевеления плода, и даже, как казуистика, в начале родовой деятельности. На высоте такого состояния описаны случаи полной утраты критичности и соответствующее неадекватное поведение (к примеру, отказ от родовспоможения и пр.). Можно предположить, что в происхождении данного вида психологических феноменов, помимо прочих моментов, определенную роль играют своеобразные искажения общей чувствитель­ности у беременных на фоне нарушенной аффективности. С этим может быть связан и часто возникающий при нежеланной беременности, но малоизвестный симптом своеобразной гипостезии, то ecть снижение чувствительности или полное отсутствие нормальных ощу­щений, связанных с беременностью. Нежеланная беременность очень часто бывает малосимптомна, шевеления плода вялы, иногда прак­тически нечувствительные.В отдельных случаях, напротив, может npoявиться выраженная гиперпатия при отсутствии какой-либо аку­шерской патологии. При этом шевеления плода переживаются под­черкнуто мешающими, чрезмерно болезненными и сопровождаются общим психологическим напряжением, оживлением негативных пред­ставлений, связанных с беременностью и ситуацией вокруг нее. Иногда отмечается повышенная восприимчивость и негативная фик­сация на естественных ощущениях: тяжести собственного живота, общей телесной массивности, двигательной неловкости, вплоть до возникновения своеобразного феномена, который имеет сходство с дисморфофобией (стойкое недовольство или мало поддающееся кор­рекции убеждение беременных в уродливости своего естественно изменяющегося соматического облика). В таких случаях можно на­блюдать несоответствующее сроку беременности и социокультураль­ной ситуации стремление скрыть беременность, исходя из представ­лений о своей сексуальной непривлекательности, Эти переживания сочетаются с недооценкой или искажением суждений об индивиду­альном смысле беременности и материнства, с захваченностью ины­ми социальными влечениями и интересами (общественными, карь­ерными, сексуальными и пр.). Впоследствии возможен упорный от­каз от беременности в связи с опасением утратить свою привлека­тельность.
Возвращаясь к нашей пациентке, можно заключить, что такое течение аффективных расстройств, как у нее, с характерной стадий­ностью, свидетельствует о динамике хронической депрессии, сходной по описанию с «депрессией истощения» Кирхольца и «эндореактив­ной дистимией» Вайтбрехта.
Отсюда следует предположение, что настоящая депрессивная реакция, возникшая в связи с кризисом нежеланной беременности, может рассматриваться не самостоятель­но, а лишь как реактивно спровоцированная экзацербация хрони­ческого депрессивного заболевания. Не останавливаясь на противо­речиях, которые могут возникнуть при оценке нозологической при­роды депрессии у нашей пациентки, следует остановиться на ее личностных особенностях и их динамике, возникшей в процессе жизни. С детства нашу пациентку отличали такие личностные ка­чества, как пассивность, подчиняемосгь, боязливосгь, трудность уста­новления глубоких межперсональных отношений, сензитивность. Эти особенности характера не позволяли ей самостоятельно принимать ответственные и жизненно важные решения, формировать активную жизненную позицию, способность преодолевать жизненные труднос­ти. Волевая недостаточность сочеталась с эмоциональной и интеллектуальной неразвитостью. Возникшая в связи с нежеланной беременностью депрессия, по-видимому, качественно не изменила личность, но привнесла острое чувство малоценности, беззащитности, усилила неверие в свои силы, а ригидность аффекта, характерная для такого (препсихотического) уровня депрессии, навязчивые явления, персеверативный характер мышления еще более снизили и без того невысокие способности пациентки к конструктивной оценке ситуации, к поиску путей выхода из кризиса. Еще одним важным аспектом, необходимым для понимания поведения нашей пациентки, вылившегося в отказ от ребенка, является то, что в процессе многолетней депрессии параллельно со снижением общего витального тонуса и хронической ангедонией происходит постепенное общее угнетение побуждений.
Можно предположить, что этот процесс торможения распространяется и на те глубинные инстинктивные механизмы, которые, помимо прочих (!), лежат в основе материнской привязанности к своим детям. Во всяком случае, этим можно объяснить тот факт, что еще задолго до роковой беременности личность капитулирует прибегая к различным, в том числе и малоэффективным — патологическим формам психологической защиты. Причем для самосохранения и самокомпенсации ей приходится отбрасывать менее значимые социальные связи и привязанности. Таковыми, к сожалению, являются и связи со своими детьми, которые, в первую очередь, и отторгаются.

Не является ли такое особое внимание, проявляемое к наиболее слабому звену в цепи событий, не только выбором пути наименьшего сопротивления, но и проявлением классической стратегии blаiming the victim (обвинения жертвы)? Например, в данном конкретном случае асоциальное (в рамках малой группы-семьи) поведение мужа Людмилы интерпретируется через ее ожидания, то есть как бы и через ее вину — ведь если бы она не была готова, в результате специфики своей социализации, иметь в качестве мужа палача, он, может быть, и не стал бы вести себя соответственно; но почему мы не думаем о его ожиданиях, о его социализации, которая возможно, тоже обусловила некоторые ожидания от брачного партнера? Вполне вероятно что позиция жертвы для Людмилы была заранее приготовлена в его личной системе координат, и если бы она не оказалась настолько конформна и так безропотна в готовности ее занять, супружество этих двоих не стало бы таким удачным в смысле длительности и выносливости перед лицом любых испытаний, включая и такое, как драматический отказ от выполнения самой естественной и неотъемлемой, в рамках понятий любой культуры, функции супружества — производства потомства (впрочем, только при рождении уже 4-го ребенка) Несомненно, несмотря на все угрозы, побои, длительное отсутствие дома, невыполнение или плохое выполнение инструментальной функции (то есть представления семьи во внешнем мире и работы, направленной на положительную вертикальную социальную мобильность семьи — по Парсонсу, именно это является основной задачей мужа и отца) и другие явные внешние признаки пренебрежения, муж Людмилы, так же, как и она, очень заинтересован в сохранении их отношений, и именно эта его заинтересованность заставляет его приходить в роддом и требовать ее скорейшей выписки — без ребенка, тем самым в очередной раз утверждая сложившееся статусное соотношение внутри этой пары палач-жертва.
Такую идеальную жертву, как Людмила, все-таки не так просто найти; при этом все комментаторы сходятся как минимум в одном пункте — активную роль в этой семье играет исключительно мужчина: и не его ли, сознательная или бессознательная стратегия определила, с самого начала, не только динамику их отношений, но и саму возможность их возникновения? Не исключено, что с другим мужем Людмила стала бы не такой совершенной жертвой, и издержки ее социализации в детстве были бы в той или иной степени скомпенсированы последующим развитием. Хотя невозможно не согласиться с остальными комментаторами по крайней мере в одном: такая ситуация была очень маловероятна. Гораздо вероятнее было то, что и случилось: люди с взаимно дополняющими социальными семейными ожиданиями нашли друг друга и это оказался очень крепкий союз.
Настолько крепкий, что в определенном смысле отношения этих двоих самодостаточны, дети для них, по крайней мере, необязательны, и уж во всяком случае не определяют основное содержание и без того интересных и эмоционально насыщенных для обоих отношений. Не случайно ситуация обостряется именно после их рождения. Впрочем, первый ребенок еще имел определенное функциональное значение закрепления существующего распределения ролей, усиливая и нормативно подкрепляя пассивную зависимость Людмилы от мужа как в его собственных, так и в ее глазах, то есть давал ей рационализацию в остальном противоречащего современным нормам стремления сохранить неблагоприятные для ее физического и психического благополучия отношения. Последующее, в стремительном темпе, рождение близнецов, меньше чем через год после первенца, уже может быть интерпретировано как проявление слабости и социальной неадекватности Людмилы, не сумевшей проконтролировать свой репродуктивный процесс.
Именно так оно, вероятно, было проинтерпретировано ее мужем, причем вся вина, видимо, была односторонне приписана ей. С другой стороны, подобное отсутствие контроля над своей жизнью так естественно и даже закономерно для идеальной жертвы… Таким образом, вероятно, уже тогда в жизни пары создалось драматическое противоречие: именно идеальность Людмилы как жертвы создала непредвиденные для ее мужа необратимые последствия их отношений — детей, с существованием которых не хотелось считаться. Да, непредвиденные, ведь в рамках более широкой социальной системы координат муж Людмилы отнюдь не палач, а такая же общественно несостоятельная жертва. Оба они находятся в самом низу социальной пирамиды по целому ряду признаков. У них низкий доход, не лучшее образование, социальное происхождение и позиция, ставящие их в крайне неблагоприятные условия; недавние мигранты из села, вынесенные оттуда (по крайней мере, в случае Людмилы) даже не по собственной воле, а волной общественных установок и норм — жертвы престижа, плохо оснащенные социальными навыками, необходимыми для жизни в современном городе. Они не умеют анализировать собственную жизнь, действуя под влиянием спонтанно возникающих эмоций в лучшем случае рационализируя еx роst facto лишь последствия совершенных поступков, в реальности часто являющихся реакцией на фрустрацию со стороны общества в более широком смысле (изнасилование жизнью) и компенсацией неспособности адекватно ответить на эту фрустрацию. Отказ от ребенка — лишь крайний видимый девиантный результат цепи событий, где ответная агрессия мужа по отношению к обществу сначала перенаправляется в сторону Людмилы, а потом передается ею своему ребенку.
Этот отказ — не случайное индивидуальное отклонение, которое можно было бы предотвратить с помощью одной только специальной психотерапии, хотя психотерапия здесь, безусловно, необходима. Нет, это выражение многосторонней социальной некомпетентности пары, в частности, их неспособности отвечать ожиданиям общества в целом и их некомпетентности как родителей. Действительно, если посмотреть на вещи с другой стороны, так ли уж выиграло бы общество, если бы Людмилу вынудили не отказываться от ребенка, а забрать дочь домой? Так ли уж выиграло общество от того, что мать Людмилы в свое время не отказалась от своей четвертой дочери при ее рождении? Да, условия в Домах ребенка неблагоприятны для попадающих туда детей; но разве были хоть ненамного более благоприятны для Людмилы условия в ее собственной семье? Иными словами, всегда ли лучшие социальные родители для ребенка — его собственные биологические родители? Пути решения проблемы отказа от детей явно лежат не только в индивидуальной работе с матерью с целью уговорить ее все-таки взять ребенка домой.
Ответственность, эксклюзивно лежащая именно на женщине в области репродукции, и так несоразмерно велика. Не стоит забывать, что мать прежде всего самостоятельная человеческая личность, имеющая свои потребности, нужды, желания и жизненные задачи, а не только и прежде всего неодушевленный сосуд для производства новых людей. При этом распространенные социальные мифы требуют от матери такой степени альтруизма, отказа даже от формулирования, не то что от стремления к осуществлению, собственных интересов, какая не свойственна ни одной другой социальной роли. При этом никакое дополнительное положительное подкрепление материнства не предусматривается — вся награда, предположительно, заключается в самом процессе, несмотря на то, что непредвзятому глазу ее трудно там обнаружить: удерживать вблизи себя чуть подросших детей — социально не поощряемое поведение, взрослые дети матери не «принадлежат» ни в каком смысле, и иметь от них даже и материальную, не говоря уж об эмоциональной поддержке, может рассчитывать далеко не каждая мать. Такая ситуация, проанализированиая английским исследователем Макфарланом, ведет к падению ценности детей в обществе и престижа материнства как социальной роли.
В нашей стране развитие в этом направлении зашло еще не так далеко: практически каждая женщина стремится иметь по крайней мере одного ребенка, символическая ценность которого пока перевешивает его(ее) низкую ценность для матери с ресурсной точки зрения (и высокую стоимость, высокие требования к матери по снабжению и воспитанию ребенка; мы забыли, что современная повышенная ответственность матери за дитя не носит извечного характера, что еще совсем недавно, например, русским крестьянкам, впрочем, очень любившим своих детей, по отзывам иностранцев, был свойственен фатализм, выражавшийся пословицей: «Бог дал, Бог и взял», и в то же время иметь много детей было, по Чаянову, экономически выгодно, поскольку родители таким образом получали дополнительную «бесплатную» рабочую силу). Но престиж многодетности крайне низок; большинство людей так или иначе ограничивают собственную репродуктивную функцию, в том числе таким девиантным способом, как отказ от рожденных живых детей. Подобное поведение в современной русской культуре считается негуманным и безответственным, в то время как его вполне легитимная альтернатива — аборт — всеми принимается как естественное средство контроля рождаемости. И мало кому при этом приходит в голову, что аборт может пониматься как убийство плода, как он и понимается в некоторых других культурах и что безответственно не успевшая сделать аборт Людмила тем самым спасает жизнь своему ребенку. Какого качества будет эта жизнь — это уже другой вопрос. Вряд ли ее дочь ждет хоть что-то хорошее; с другой стороны, все же жизнь — это всегда возможность, а аборт — пресечение каких бы то ни было возможностей.
Впрочем, Людмила не стремилась спасти жизнь ребенку, ее ситуация была безвыходной в том отношении, что дисфункция менструации затруднила своевременную диагностику беременности в ее случае, иначе она бы сделала вполне традиционный аборт и не попала бы в фокус нашего интереса. То есть девиантной и проблемной она оказалась совершенно случайно. Она могла бы считаться вполне благополучной матерью троих детей, то есть занимать нормальную социальную позицию и выполнять нужную обществу социальную роль — ведь именно рождение третьего ребенка в семье в семидесятые-восьмидесятые годы так пропагандировалось и превозносилось советскими демографами.

ЛИТЕРАТУРА
Брутман В.И., Ениколопов С.Н., Панкратова М.Т. Раннее социальное сиротство. Учебно-методическое пособие, Москва, 1994, 209 стр.
Хорни К. Невротическая личность нашего времени. М., 1993, 480стр.
Воnnet, K.Geste damour. Paris, 1992.
Масfаrlanе, A. Marriage and love in England: Моdes of reproduction. рр.130–184. Охfоrd, Вlackwell, 1986.
Орреnhеiт, Z.: Zentr.f.d.g. Neurol.u.psich. 1919. Вd.45. S.1123 — 1135.
Раrsons, Т. апдВеlеs, R.F. Family socialization and interaction process. N-Y, Freepress, 1955.

Родила одна девушка, скажем Лена, сына. Роды прошли прекрасно. Бабушки дедушки в экстазе, рвут внука друг у друга из рук. Отец весь гордый носится с планами о будущем наследника. Теперь только жить да радоваться, смотреть, как сынок подрастает. Не жизнь, а праздник. Родные чуть ли не каждый день радостными группами домой к ней заваливались. Однако поток родственников стал Лену раздражать. Ну конечно, будет раздражать, когда младенец дома, а тут им принеси- унеси, да за столом посиди. Тут вроде, к вечеру все разойдутся, ей бы спать лечь, пока малыш спит, а сна нет. Вроде как будто какие-то дела не доделанные, что-то гложет, мысли какие-то все про то, например, что некоторые дети во сне могут срыгнуть и задохнуться, или вообще умереть без видимых причин. Вот лежит ночью без сна и думает, вот умрет ребенок, кто как будет на это реагировать, что муж скажет, что дедушки с бабушками, что соседи… И так пришла к заключению, что скажут, что она виновата, что ребенок умер, потому, что они вообще ее никогда толком не любили, а делали вид. Вроде конечно печально, но у нее напротив настроение улучшилось, стало как-то на душе спокойно и даже весело. Решила она, что будет растить ребенка сама, по своей методике и не умрет он, потому, что он совершенно особенный ребенок, будущий спаситель мира. До всего этого она додумалась утром. Так как жили они в селе, а дело было в конце мая, то услышала она, что кукушка закуковала за окном, и поняла, что это знак идти с сыном в лес на природу, чтобы он подпитался необходимой энергией. Завернула его в одеяльце и рванула в лес. Там практически целые сутки лазила по кустам с дитем. Не знаю как, но к вечеру родственники ее все-таки отловили, ребенка отобрали и привезли в больницу. У нас она полностью счастливая, говорливая, говорит о себе, что фактически дева Мария, родила второго Христа и т.п. На следующие сутки вообще перестала ориентироваться в месте и времени. Ходила по отделению плавающим шагом и неожиданно прыгала на соседей по палате. Путем наводящих вопросов удалось выяснить, что она видит себя в космосе, в безвоздушном пространстве, а на других больных нападает, так как они без скафандра и могут задохнуться, а она хочет их спасти. На следующий день больная впала в кататонию ( болезненную обездвиженность) и находилась в ней около 10 дней. После чего симптомы стали развиваться в обратном направлении и еще через 3 недели молодая мать отправилась домой воспитывать наследника, в полнее удовлетворительном состоянии. Приезжает периодически в гости, когда бывает в городе. Все нормально, работает, сыну 4 года. О психозе помнит смутно, и вспоминать не хочет.

В целом послеродовые психозы бывают не часто. Они возникают у 1-2 родивших женщин на 1000. Раньше, когда говорилось о послеродовом психозе, больше подразумевались соматические осложнения послеродового периода с интоксикацией, которая и вызывает психическое расстройство. Это мог быть сепсис, перитонит, эндометрит и т.п. Эта патология составляет около 60% всех послеродовых психозов и естественно, что лечатся они не психиатрами, а гинекологами и хирургами.

А вот остальные 40% психозов наши. После родов возникает гормональный сдвиг, связанный с тем, что беременность вынашивать и сохранять уже не надо. Вообще для женщин все эти гормональные перестройки, некоторый фактор риска в отношении психических заболеваний, и у гражданок с предрасположенностью возникает психоз. Протекает он как правило остро, бурно, с яркой симптоматикой и заканчивается вполне доброкачественно- заканчиваются без особых последствий. Какова природа этих психозов, и относятся ли эти психозы к шизофрении вопрос спорный. В МКБ имеется отдельная рубрика для этих расстройств, туда их и относят, чтобы никому из спорящих не обидно было.

Не смотря на оптимистичность прогнозов, эти психозы дело крайне опасное. Они могут сопровождаться не только повышенным настроением, но и пониженным. Тогда женщина становится опасной для себя и ребенка. Случаются суициды и убийства младенца, если во время не вмешаться. Кроме того, в психотическом состоянии женщина может быть охвачена разными странными идеями, типа побега в лес для сбора энергии, или как другая больная, купанием в проруби вместе с ребенком в феврале месяце, что тоже может быть делом опасным.

На что нужно обратить внимание:

Бессонница, не смотря на усталость.
Тревога, замкнутость. Женщина сидит погрузившись в свои мысли, в однообразной позе, на вопросы отвечает рассеяно, как будто не слушает, или наоборот не находит себе места, стремится к движению, уходит из дома без всякой причины, постоянно плачет.
Женщина слишком внимательна к ребенку – не отходит от него не на минуту, подозрительна к другим родным, не разрешает к себе и ребенку приближаться, твердит, что ребенок болен, настаивает на лечении, услышав от врачей, что ребенок в лечении не нуждается, начинает сама давать ребенку разнообразные лекарства, иногда в повышенных дозах.
Женщина безразлична к ребенку и даже агрессивна, не подходит его кормить и менять пеленки или памперсы, не реагирует на его крик.
Высказывает идеи, что плохая мать, что не сможет справится с ребенком, что ребенок только страдает от нее и она всем в тягость.
Вообще ведет себя странно или необычно, начинает к примеру интересоваться мистикой, хотя до родов вообще не только не имела к этому склонности, но и смеялась над теми, кто этим интересуется.
Вне зависимости от причины женщина в момент психоза нуждается в помощи. И чтобы потом семья жила «долго и счастливо» желательно помощь оказать во время.

Ф. САФУАНОВ
Ф. Сафуанов, кандидат психологических наук.
УК РФ включает ст. 106, в которой убийство матерью новорожденного ребенка выделено в самостоятельный состав преступления (ежегодно до 200 дел такого рода рассматривается судами России). Наряду с убийством матерью новорожденного ребенка во время или сразу же после родов, речь идет и об аналогичном деянии в условиях психотравмирующей ситуации или в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости. Такое объединение объясняется тем, что женщины - роженицы при наличии определенных психических расстройств не способны в полной мере осознавать значение своих действий и осуществлять их полноценную волевую регуляцию и контроль.
Очевидно, что по каждому случаю убийства новорожденного собственной матерью необходимо назначать комплексную судебную психолого - психиатрическую экспертизу. Обобщение опыта экспертной работы позволяет выделить четыре вида квалификации психического состояния матери, совершившей убийство новорожденного ребенка.
Психические расстройства, обусловливающие неспособность обвиняемой осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими. Среди женщин с хроническими психическими расстройствами чаще всего встречаются больные с диагнозом шизофрения и органическое поражение головного мозга с выраженными изменениями психики. У некоторых матерей развиваются временные психические расстройства, в основном - послеродовые психозы и реактивные состояния с депрессивно - параноидным синдромом. К этой же группе можно отнести и больных олигофренией с выраженной степенью дебильности. При всем разнообразии вариантов у подэкспертных женщин отчетливо прослеживается патологическая мотивация общественно опасных действий - они совершают убийство новорожденного ребенка преимущественно по болезненным мотивам или в состоянии нарушенного сознания. Юридическое значение квалификации неспособности матери, обвиняемой в убийстве новорожденного ребенка, осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими вследствие психического расстройства, заключается в возможности признания ее судом невменяемой (ст. 21 УК РФ) и применения принудительных мер медицинского характера (ст. ст. 97 - 99 УК РФ).
Психические расстройства, не исключающие вменяемости обвиняемой. Такие психические расстройства, как органическое поражение головного мозга и олигофрения легкой и средней степени, психопатия и некоторые другие, при которых матери совершают убийство новорожденного не по патологическим, как в предыдущем случае, а по реально - бытовым мотивам, часто сопряженным с нарушениями социальной адаптации, не исключают их способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими, но в ряде случаев могут ее (эту способность) ограничивать. Такие психические расстройства являются квалифицирующим признаком ст. 106 УК РФ, когда убийство новорожденного совершено в течение одного месяца с момента появления ребенка на свет. Здесь используется "педиатрический критерий" - новорожденным считается младенец с момента констатации живорожденности до месячного срока. Убийство ребенка матерью за пределами этого срока квалифицируется уже по ст. 105 ("Убийство") УК РФ. Согласно ст. 22 УК РФ в этих случаях психическое расстройство обвиняемой, не исключающее вменяемости, учитывается судом при назначении наказания и может служить основанием для назначения принудительных мер медицинского характера.
Эмоциональная напряженность, возникновение и развитие которой обусловлено психотравмирующей ситуацией, оказавшая существенное влияние на сознание и поведение обвиняемой. Юридическая квалификация "психотравмирующей ситуации" - сложная проблема. Дело в том, что ни одна ситуация сама по себе не может выступать как оказывающая негативное воздействие на психику человека - ее можно расценить как психотравмирующую только после тщательного анализа взаимодействия личности и ситуации. Решающее значение приобретает психологическое значение ситуативных воздействий, которое формируется в сознании субъекта. К примеру, требование мужа избавиться от будущего ребенка будет глубоко травмирующим фактором для беременной женщины, желающей родить и воспитать ребенка, а для женщины, страдающей хроническим алкоголизмом и характеризующейся морально - этической деградацией, подобная позиция супруга может выступать как нейтральное обстоятельство или даже как подкрепление собственной позиции - на совершение деяния.
В состоянии выраженной эмоциональной напряженности поведение матери определяется во многом аффективной мотивацией, что снижает ее возможность адекватно оценивать окружающее и свои действия, ограничивает способность контролировать поступки и прогнозировать их возможные последствия. Поэтому задачей психолого - психиатрической экспертизы является не определение психотравмирующего характера ситуации, в которой находится мать, а оценка степени выраженности эмоционального состояния, возникновение и развитие которого вызвано психотравмирующими воздействиями.
Эмоциональная напряженность возникает нередко задолго до родов - например, в тех случаях, когда беременность наступила в результате изнасилования или вне брака, в связи с отказом отца будущего ребенка поддерживать отношения с женщиной. Росту эмоциональной напряженности способствуют и такие личностные особенности обвиняемых, как подчиняемость, зависимость, малообщительность, исполнительность, застенчивость. Особое значение приобретает и социальная ориентация будущей матери. При жестком усвоении представлений о недопустимости добрачных сексуальных отношений, женской "чистоте и чести" возникает глубокий внутренний конфликт с мучительным противоборством между желанием родить ребенка и субъективным представлением о невозможности этого, боязнью огласки и "позора". Когда же к этому внутреннему противоречию присоединяются внешние травмирующие воздействия, например, прямое давление со стороны родственников с требованием прервать беременность, это приводит к усугублению эмоциональной напряженности. Дополнительным фактором могут выступать неудачные попытки найти выход из сложившейся ситуации - отказ врачей сделать аборт из-за позднего срока беременности, невозможность уехать в другую местность к родственникам из-за отсутствия средств и т.п.
Совокупность такого рода факторов, как правило, предопределяет физическую и психическую изоляцию беременных женщин. А это, в свою очередь, приводит к дальнейшему углублению эмоциональной напряженности по механизму "порочного круга". Такие женщины стремятся в большинстве случаев рожать в одиночестве, вне больничных условий. Во многих случаях, когда роды начинаются вне больницы, они запираются для родов в душевой комнате, ванной, туалете. При этом нередко возникают еще большие сложности. Роженицы совершают импульсивные убийства новорожденного с последующими нелепыми попытками скрыть содеянное (прячут ребенка под ванну, в унитаз, выбрасывают в открытое окно), свидетельствующими о глубине эмоционального срыва, ограничивающего адекватную оценку обстановки и возможность регулировать свои действия.
Экспертное определение состояния эмоциональной напряженности, возникшего и развившегося в условиях психотравмирующей ситуации, имеет прямое отношение к квалификации деяния по ст. 106 УК РФ. Вместе с тем убийство ребенка, хотя и в условиях психотравмирующей ситуации, но по прошествии месяца со дня рождения ребенка, подлежит квалификации по ст. 105 УК РФ. В этом случае психотравмирующая ситуация может быть признана обстоятельством, смягчающим наказание (ч. 2 ст. 61 УК РФ).
Психически здоровые матери, обвиняемые в убийстве новорожденного ребенка. Женщины, совершившие убийство новорожденного вне состояния эмоциональной напряженности, вызванного психотравмирующей ситуацией, и не обнаруживающие признаков какого-либо психического расстройства, совершают преступление целенаправленно, при отсутствии каких-либо нарушений сознания. В мотивации убийства всегда можно проследить цепь осознанного принятия решения, которое часто формируется задолго до родов. Мотивы обычно сводятся к реально - бытовым причинам - материальным затруднениям, нежеланию иметь ребенка вне брака и т.д. Практически всегда женщины в этих случаях прилагают усилия для сокрытия преступления.
Тем не менее уголовное законодательство учитывает особое психофизиологическое состояние женщин во время и сразу после родов, поэтому убийство новорожденного ребенка в течение одних суток с момента его появления на свет подлежит квалификации по ст. 106 УК РФ. В данном случае используется не педиатрический (как в рассмотренных выше вариантах), а судебно - медицинский критерий определения длительности периода новорожденности, который равен 24 часам. Убийство же новорожденного по истечении суток подлежит квалификации по ст. 105 УК РФ.
Таким образом, целью психолого - психиатрической экспертизы в рассмотренном случае является диагностика и оценка психического состояния матери, совершившей убийство новорожденного ребенка. Такая экспертиза должна назначаться во всех подобных случаях. В постановлении следователя или определении суда при назначении этого вида экспертизы целесообразно в общем виде формулировать следующие вопросы: страдала ли обвиняемая (подсудимая) во время совершения инкриминируемого ей деяния психическим расстройством; находилась ли она во время совершения инкриминируемого ей деяния в состоянии эмоциональной напряженности, вызванном психотравмирующей ситуацией и оказавшем существенное влияние на ее сознание и поведение; могла ли она во время совершения инкриминируемого ей деяния осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими, и если могла, то в полной ли мере; нуждается ли обвиняемая (подсудимая) в применении к ней принудительных мер медицинского характера и если да, то каких именно?
ССЫЛКИ НА ПРАВОВЫЕ АКТЫ

"УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ" от 13.06.1996 N 63-ФЗ
(принят ГД ФС РФ 24.05.1996)
Российская юстиция, N 3, 1998

Имеет среднее техническое образование и работал сначала в КГБ, а потом в железнодорожном агенстве, всегда хорошо зарабатывал. После рождения младшего сына, когда Лене едва исполнилось 5 лет, мать умерла от сердечного приступа, оставив грудного младшего брата Лены. Через некоторое время отец привел в дом мачеху и поскольку ему приходилось много работать, то он практически передоверил ей воспитание своих детей.
У Лены сохранилось мало воспоминаний о своем раннем детстве. По характеру была беспечным, общительным и активным ребенком, любила подвижные игры, редко играла в куклы и другие игрушки. Помнит, что обрадовалась появлению брата. О матери осталось смутное чувство, что ”была хорошая”. Понимала, что ее не стало, плакала. Почувствовала все значение этой потери только, когда в их дом вошла мачеха, которая невзлюбила пасынков. Пренебрегала их нуждами, была с ними вспыльчивой и нетерпеливой: могла ударить и накричать по поводу и без повода. Когда у нее родилась собственная дочь, стала еще более демонстративно пренебрегать ими, лишала лакомств, которых покупала для своей дочери.. Однако, от мужа свою неприязнь к детям скрывала. Отец приходил с работы поздно и поскольку дети никогда ему не жаловались (“не догадывались”), он считал что в доме все хорошо: “дети не голодные, не раздетые”. Лене было очень обидно, что мачехе они “совсем не нужны”, но старалась ей не перечить, быть послушной, чтобы она не наказывала ремнем. Утешалась тем, что их любит отец. Пока он был на работе, старалась поменьше времени бывать дома, много и охотно занималась с братом - водила его в детский сад, забирала, гуляла с ним. Были очень привязаны друг к другу. Забывала о домашних неприятностях в играх с друзьями во дворе. В школу пошла охотно, училась без затруднений.
Когда Лене было 10 лет, отец развелся с мачехой, потому что, по словам Лены, наконец убедился в ее плохом отношении к детям. В тот -же год отец женился в третий раз. Новая мачеха была бездетной и тепло приняла пасынков. Дети стали называть ее “мамой”, но тем не менее Лена не очень ей доверяла. Даже когда у нее начались месячные, она предпочитала советоваться об этом с отцом. Отец иногда шутил, что если бы Лена не была его дочкой, он женился бы на ней.
В 14-15 лет Лена закончила школу, посупила в кондитерское училище, почувствовала себя более взрослой. Стала обращать внимание на молодых людей, но нравились ей не сверстники, а более взрослые, которых она считала значительнее и умнее. Легко знакомилась, но серьезных увлечений не было, пока не познакомилась с Геной, который был ее старше на 10 лет. Стали встречаться с ним. Гена был сдержанным, спокойным, серьезным (“знал меру деньгам”), обсуждал с Леной планы их общего будущего. Родители знали о их встречах, отец интересовался, расспрашивал, что за человек, но не препятствовал им встречаться.
Когда Лена осознала, что они нужны друг другу, это было очень новое, согревающее и возвышающее чувство, которое заполняло ее целиком. Все время думала о нем, так что это состояние даже мешало учиться. В интимных отношениях долгое время допускали только ласки и только через два года стали близки. Говорит, что “отдалась ему по любви”, тем не менее оставалась скованной в выражении чувств и не могла поделиться с ним всем, что было на душе, потому что опасалась, что он сочтет ее маленькой и глупенькой. Хотелось большего понимания, которое в том момент представлялось ей важнее, чем сексуальное общение.
Около года назад подруга познакомила ее с другим молодым человеком того же возраста, что и Гена, азербайджанцем по национальности. Лене он понравился как человек, было приятно разговаривать с ним, казалось, что он все может понять, ему можно доверять, как другу и “порядочному человеку”. Она стала встречаться с ним, сначала в компании, потом просто вдвоем, считая их общение чисто дружеским. Гена ревновал, не хотел понять, что их связывает одна дружба, из-за этого они с Леной поссорились. Она переживала недели две, потом смирилась, так как в тот момент была отвлечена возможностью душевного понимания . Неожиданно для Лены ее новый знакомый, пригласив ее в гости, стал настойчиво добиваться близости, говоря, что любит ее и хочет жениться. Она пробовала сопротивляться, но он ударил ее так, что она потеряла сознание, и изнасиловал. После этого случая Лена повела себя противоречиво: она не стала заявлять в милицию, помятуя “дружеские отношения” с ним, ничего не сказала родителям, потому что ожидала “непонимания” с их стороны. Наоборот, собрала вещи и, ничего не объясняя родителям, переехала жить к нему, как будто поддавшись на его угрозы. Обеспокоенный отец разыскал ее по телефонному номеру и через несколько дней забрал домой. Отец был возмущен этой ситуацией, считал свою дочь опозоренной, не скрывал свой ненависти к “этой враждебной нации”.Чувства Лены относительно этой ситуации остаются не совсем проясненными: это чувство вины за случившееся, отвращение, разочарование и даже ненависть к своему “другу”, страх, что это снова может повториться, если она продолжит с ним отношения. В то же время, когда через 3 месяца она поняла, что беременная по отсутствию месячных и появившейся полноте, первым ее чувством было “ это мой ребенок” и желание оставить ребенка себе. Она говорит, что ее в тот момент не волновало, кто отец ребенка, не думала о том, что будет потом, не хотелось делать аборт, а когда она “опомнилась” - было уже поздно. По догадкам родителей относительно ее полноты, поняла , что они ребенка от азербайджанца не примут, попыталась безуспешно сделать аборт на большом сроке. Никому не говорила о беременности. Помнит момент первого шевеления : “как будто кто-то кулачком изнутри толкает”. Чувства были все время противоречивые: иногда это было в какой-то степени приятно, шевеления напоминали, что внутри находится “такое маленькое существо”, становилось страшно за его судьбу. Временами чувствовала безразличие. Иногда появлялись неприятные ощущения при шевелении, тогда испытывала враждебные чувства к ребенку, возникал образ такого “некрасивого маленького страшненького создания, которое она никогда не сможет полюбить”, который чувствует ее плохие мысли в отношении него и “мстит” ей за это. В ее мечтах всплывал, особенно ближе к родам, другой образ - “ребенок, от любимого человека, хороший, красивый, всеми любимый, кругленький, беленький, здоровый”.
Отец замечал, что Лена пополнела, стала менее подвижной, но поскольку она отрицала беременность, пробовал делать с ней физические упражнения. только в 36 недель родители окончательно уверились, что она беременна. Предвидя заранее их негативное отношение к рождению ребенка, она высказала решение отказаться от него в роддоме. Все с ней согласились.
Родила в срок доношенную девочку, не сразу сказала врачам в роддоме о желании отказаться. Встречала с психологами несколько раз после рождения ребенка.

На первом приеме, на вторые сутки после родов, чувствует себя еще очень слабой, бледная, голос тихий, выражение лица печальное, очень быстро утомляется во время беседы, выглядит погруженной в свои внутренние, в том числе телесные, переживания.
Сразу объясняет, что ребенок является нежеланным для всей ее семьи, и для нее тоже. Что отец ребенка ее “можно сказать изнасиловал”. Ребенок будет всем мешать, потому еще что его отец азербайджанец. Для нее после этого случая, эта нация тоже ненавистна. Утверждает, что не успела привыкнуть к ребенку, была равнодушна к шевелениям, в то же время было приятно ходить беременной. Признается, что вначале хотела иметь ребенка. Но отец категорически настроен против, считает, что это “враждебная нация”, а Лена привыкла полностью доверять отцу.
Ко времени второй встречи Лена начала кормить ребенка и испытала к нему чувство привязанности. О своих переживаниях она рассказывает, что, когда она смотрит на ребенка, кормит его, то забывает о том, кто его отец и чувствует к нему нежность и любовь. Но, она не представляет, что сможет взять ребенка домой, потому что его не примут ни отец, ни мачеха. Что он не сможет расти счастливым в доме, где к нему будут относиться как к чужому. Она тем не менее не возражала, чтобы психолог попробовал поговорить с ее отцом.
Отец отказался обсуждать эту проблему, считая ее уже решенной и настаивая, чтобы Лену не пытались склонить брать домой этого “ублюдка”. Лена чувствовала себя смирившейся перед этой ситуацией и подписала отказ от ребенка.

Очевидна также связь появления образов воображения с интрацептивным опытом беременности. Особенно во второй половине шевеления ребенка интерпретируются как неприятные, мешающие и провоцируют негативно эмоционально окрашенный образ ребенка. Одновременно крепнет убеждение, что ребенок будет воспринят враждебно родительской семьей. Лена и скрывает от родных свою беременность, как бы оберегает ребенка, и готова сама, предваряя их требования, отказаться от него. Можно предположить, что основной причиной такого легкого смирения является ее эмоциональная зависимость от отца и страх потерять его поддержку. Она испытывает сильное чувство вины за “изнасилование”, в результате которого появился ребенок. Кроме того, перспектива совместной жизни с ребенком в родительской семье эмоционально отвергается, потому что представляется ей сходной с ее собственным детством, когда она чувствовала себя “чужой”, отвергнутой мачехой. Идентифицируясь со своим ребенком, она хочет избавить его от повторения своей участи. В этом смысле ее поступок находит внутреннее оправдание.

В классе и в увлечениях компенсировала отсутствие родительского тепла. Свои неприятности старалась переживать внутри себя, но других любила выслушивать и помогать.
С мамой отношения были сложные с детства, с 6 лет после рождения брата практически перестала ею заниматься, перепоручив Веру бабушке. Отчим тоже стал относится к ней равнодушнее. Бабушка за-щищала Веру, когда мать бывала ею недовольна. Вера была откровенна с бабушкой, маму свою уважала и боялась, считая ее строгим, сильным, решительным и принципиальным человеком. Хотела быть похожей на нее, так же управлять другими, добиваться многого, быть человеком незаурядным.
История ее беременности такова: она была сильно влюблена в человека, студента военного ВУЗа, очень уважала его. Ценила прежде всего близкие, человеческие отношения с ним. Но замуж не собиралась, потому что как и мать считала, что сначала надо получить образование, а потом думать о замужестве. Полагала, что если она не хочет сейчас ребенка, то его и не будет. К беременности "отнеслась как к данности", считала, что "все как-то разрешится",
аборт не хотела делать из-за последствий. Возлюбленному о беременности не сказала, так как боялась, что это приведет к разрыву. Думала, что родит ребенка и будет его воспитывать. Скрывала свою беременность от матери, одноклассников, ей это удавалось, потому что живот был маленький. Настроение было плохое, но старалась держаться, не раскисать. Ребенка жалела, но не любила. Мама все узнала, когда начались роды, успокаивала Веру по дороге в роддом, но была непреклонна. Вера смирилась с ее решением отказаться от ребенка, заранее зная, что она предложит отказаться.
Во время беседы лицо печальное, слезы на глазах, говорит тихо, опустив голову. " Взять ребенка" для нее означает:" причинять неудобство, зло дорогим людям", потерять надежду на материнскую любовь и на возможность восстановить отношения с возлюбленным, это означает также "сопротивляться обстоятельствам" и "принять свою судьбу"." Отказ от ребенка" - это выполнение воли матери, следование материнской программе(образование, семья), возможность вновь соединиться с возлюбленным, и как плата за это чувство вины
перед ребенком и чувство собственной неполноценности и зависимости.
Вера не захотела, чтобы мама была приглашена к психологу, подписала отказные документы на ребенка.

Она одновременно и сама "маг"("Беременности не будет, потому что я не хочу"), и человек, готовый безропотно принять совершающуюся помимо ее воли судьбу. Когда беременность все же наступила, Вера принимает это совершенно пассивно: "Что поделать", "все разрешиться как- то само собой", "это неизбежно, буду воспитывать ребенка". В этих высказываниях чувствуется покорность, даже обреченность. Можно предположить, что такое как у жертвы отношение к появлению ребенка связано с идущим из детства ощущением, что ребенок приводит к разрыву с любимыми и значимыми людьми, не объединяет, а лишает их любви. Таким было для Веры рождение ее брата. Видимо, чувства злости, обиды на мать, ревности не смогли найти выхода и привели к защитному "формированию реакции"("мать всегда права", "как скажет - так и будет","она очень сильный, но справедливый и добрый человек"). Отношение к ребенку как к разлучителю переносится на актуальную ситуацию. Она скрывает беременность и от матери, и от возлюбленного("Только скажу -он уйдет").
Как и в первом разобранном случае "тайна" инкапсулируется, отделяется от мира реального, где Вера продолжает посещать школу и т.д. Границы инфантильного мира укрепляет страх "потери любви". С ребенком возникает идентификация. Роды и прорыв границ "тайны" являются кризисом, выплескивается чувство вины, страх перед матерью, ощущение собственной преступности относительно той системы ценностей (догм), которые были ей внушены : "Я столько натворила, что мне нет прощения". Вера столь же пассивно, как и раньше, отдается теперь на волю своей матери: "Я этого не хотела, а мама сразу сказала", "Я не могу с ними бороться", "она поставит мне ультиматум - или я или ребенок". Поскольку Верой движет чисто инфантильный страх потерять любовь, она не противопоставляет матери никакой активности.
Обсуждая с психологом возможности взять или оставить ребенка, она смотрит на проблему с ценностных позиций: взять ребенка означает "причинить зло, огорчения дорогим людям", принять свою судьбу (т.е. рождение нежеланного ребенка), "бороться с обстоятельствами" (непримиримым отношением родных, и т.д.); отказ - это чувство вины перед ребенком, чувство собственной неполноценности и зависимости. "Удобнее" для Веры оказывается выбор второй альтернативы, сопровождающийся рационализациями: "У меня же другие цели в жизни"... При этом ценностное самосознание раздирается внутренними противоречиями. Ценности, которые раньше соподчинялись (сила и доброта) столкнулись и поляризовались. Ценность "быть сильной духом, решительной, самодостаточной, жить великой идеей" противостоит ценности человеческого понимания, сочувствия, любви; ценность борьбы, стремление достигать вершин и добиваться всего самой противостоит ценности смирения, принятия потока жизни. Вера внутренне оказывается связана со вторым полюсом, но ее самооценка, подчиняясь прежней иерархии падает: "я ничтожество - слабый, зависимый человек". Собственная система ценностей, оставаясь противоречивой не может изменить ситуацию, конфликт разрешается инфантильным способом.

Инна работает секретарем-референтом в ТОО, учится в институте. Считает себя компанейской, легко и непринужденно входит в новый коллектив, в отношениях с мужчинами "без комплексов". Не сентиментальна, и не склонна к самокопаниям и унынию, предпочитает действовать, добиваться своего, но разумно и выверенно. Старается следовать принятым решениям, но вносит коррективы исходя из меняющейся ситуации.
С родителями отношения конфликтные, особенно с отцом, который часто выпивает и начинает предъявлять к Инне жесткие моральные требования, считая, что она портит жизнь матери. Мать, напротив, сглаживает острые углы и защищает Инну, но очень часто бывает усталой, нервной. Младший брат Инны утонул год назад. Тяжелее всех это пережил папа. Когда Инна справилась с этим стрессом, у нее осталось ощущение, что "это к лучшему, потому что отец его тоже закомплексовывал".
Беременность была незапланированной, были колебания, но получив полную поддержку своего "жениха", собиралась рожать и воспитывать ребенка. С семейной жизнью у Инны была связана возможность независимости от родительской семьи, карьеру и учебу решила пока отодвинуть на второй план. Родителям о ребенке хотела сказать после регистрации брака. О ребенке снились приятные сны, ждала девочку, чтобы одевать, шить для нее. На четвертом месяце беременности жених "пропал". Попытки Инны и ее родных разыскать его ничем не кончились. Инна тревожилась о его судьбе не очень долго, вскоре пришло решение оставить ребенка. Поддерживали в этом следующие соображения: "Отец вышвырнет на улицу ", "с ребенком ни учеба, ни работа, слишком от многого придется отказаться", "ребенок был больше нужен жениху, для себя окончательно не приняла". После этого решения Инна "подалась в карьеру", окончила компьютерные курсы, устроилась работать в ТОО. Стала обдумывать возможности создать семью с человеком, на которого можно положиться.
Удавалось скрывать беременность, знала одна подруга, которая никак не влияла на Иннин выбор. После родов восприняла ребенка "как со стороны", но с интересом, он понравился. На какое-то время появились колебания в правильности принятого ребения: "Моя плоть и кровь, я рожала, мучалась". Но поскольку ребенок потерял по словам Инны свой прежний смысл, связанный с возможностью независимости, Инна утверждается в решении об отказе. Альтернатива "жизни с ребенком" рисуется в мрачных красках. Напротив, "жизнь без ребенка" полна поистине волшебных возможностей. Самообвинения и болезненные мысли о будущем ребенка активно вытесняются из сознания.

В данном случае настройка сознания на беременность также как утрата ее смысла происходят чересчур рационально. Поэтому изначально беременность для нее является условно желательной ( не обладает полным смыслом). Сознание Инны почти целиком подчиняется реалистической установке. Решения принимаются строго логически и осознанно, исходя из основной в тот момент потребности в независимости. Инна обладает большим запасом стрессоустойчивости (легкости вытеснения, переключаемости), поэтому потеря отца ребенка переживается достаточно легко. Ситуация фрустрации (семьи не получается, ребенок не дает независимости) переводится в "операциональный конфликт" и происходит выбор более актуального в данный момент средства достижения независимости - "карьеры". Решение заняться карьерой проводится в жизнь планомерно и целеустремленно. Ребенок становится лишним. Эмоциональный настрой на него затушевывается переживанием воображаемой реакции родителей, отца и окончательно дискредитируется :"Он был нужен не мне...". После родов ценность ребенка повышается благодаря связанным с ним ее страданиям, что вновь в какой-то мере пробуждает колебания. Но даже собственные "страдания" являются слишком малозначащей зацепкой для Инны, которая привыкла все переживать легко. Она подтверждает свое прежнее решение.
Перспективы жизни с ребенком защитно дискредитируются, что является характерной реакцией при редукции когнитивного диссонанса. При этом в сознании также защитно возвышается ценость семьи и детей:"Я люблю детей", "семья - это прежде всего дети", в качестве главной цели на длижайшие несколько лет - создание семьи, рождение детей. Разрыв между выбранным жизненным путем и этими ценностными представлениями преодолевается при помощи создания временной перспективы ( это ценно, но не актуально сейчас), и вытеснения мыслей о ребенке и о его судьбе. Таким образом, действие защитных механизмов направлено на то, чтобы отказ не воспринимался ею самой и окружающими в качестве “поступка”, чтобы загладить внутренние противоречия, которые он рождает, и восстановить самооценку.
При переживании кризисной ситуации отказа деятельность переживания, направленная на гибкое и быстрейшее приспособление к действительности с минимальными внутренними потерями без настоящего решения проблемы, оказывается незаконченным и потенциально конфликтогенным. Это создает большую вероятность, что нерешенный конфликт, сохраняя свою энергетическую заряженность, будет воспроизводиться, порождая сходные ситуации.

Марине 33 года, бездетная, замужем, по образованию архитектор. Несколько лет назад организовала свой бизнес по проектированию дач и частных домов. Хорошо зарабатывает, получает удовольствие от своей деятельности. Характеризует себя как женщину впечатлительную, с хорошо развитым “чувством красоты и гармонии”, склонную к сибаритству, мнительную, постоянно озабоченную своим здоровьем, при этом честолюбивую, очень самолюбивую и вспыльчивую. Замуж вышла полгода назад за человека на 10 лет младше себя. В отличие от него не испытывала влюбленности, но он понравился “крепким крестьянским мастеровым началом, трудолюбием, живым умом”. Забеременела за месяц до свадьбы, случайно.
Рассказывая о себе, Марина упоминает, что никогда сознательно не хотела иметь ребенка. С детства она испытывала ужас при упоминании о родах, потому что воспринимала их как угрозу смерти. Разнообразные страхи, а также тревоги за состояние своего здоровья сопровождали Марину с маленького возраста и поддерживались родственниками, особенно матерью. Она росла болезненной девочкой и неоднократно лечилась в больницах в связи с почечным заболеванием. С шести лет возникали эпизодические потери сознания ( по типу обмороков), сочетающиеся с приступами навязчивого страха смерти, которые беспокоят ее до настоящего времени. Примерно с 24 лет они стали возникать с периодичностью раз в два месяца, особенно на фоне утомления.
Сначала пугалась неприятных ощущений в голове слева и посредине, которые трудно было уловить и описать. Эти ощущения можно было бы сравнить с "тошнотой в голове" или "зубом под черепом". От страха резко потела, неприятно было касаться до чего-то или если кто-то в это время трогал. Начиналось сильное сердцебиение, прерывистое дыхание. Вылетали отрывочные слова. Могло вырвать или хотелось сходить в туалет. Возникала дрожь в руках и ногах, стучали зубы. Казалось, что задыхается, не хватало воздуха. Обычно в таком состоянии вызывала скорую или сама колола папаверин, дибазол, пила волокардин. Давление сохранялось обычно нормальным. После этого день чувствовала себя разбитой. Такие приступы иногда возникали в транспорте, их могло спровоцировать чтение литературы или просмотр телефильмов, в которых упоминались операции на внутренних органах, на мозге. Испытывала сильное беспокойство при упоминании о женских болезнях. При приеме противозачаточных средств пугали возникающие неприятные ощущения. Поэтому предохранялась нерегулярно, делала 3 медицинских аборта. Мнительность за состояние своего здоровья сочеталась с не очень стойкими попытками преодолеть свои страхи с помощью занятий спортом (занималась сначала спортивным рокен-роллом, затем конным спортом).
Когда узнала о новой беременности по исчезновению менструаций, была в состоянии замешательства. Первым побуждением было сделать аборт. Но останавливал этические соображения - "венчанный брак", предполагаемая негативная реакция родственников. Надеялась, что по медицинским показаниям (болезнь почек) ей нельзя заводить ребенка. Обратилась за советом к гинекологам, но они, наоборот, уговаривали ее сохранять беременость, успокаивали. На время поддалась их убеждениям и аборт делать не стала. Однако, настроение было постоянно подавленным, что сопровождалось и усиливалось неприятными ощущениями тошноты, потери аппетита. Целые дни проводила в кровати, не находя в себе силы встать. Чувствовала "ненависть к ситуации беременности: женщина как заложница - все происходит помимо ее воли". Беременность, кроме того, разрушала перспективу вести интересное дело, которое только начало разворачиваться. Из-за нее Марина была вынуждена отказываться от выгодных заказов. Вспомнились и актуализировались старые тревоги, связанные с самим процессом родов, отношение к которым было двояким: они вызывали страх из-за полной потери контроля над собой и своим состоянием (роды как абсолютно неуправляемая реакция) и надежду, что если этот главный страх будет преодален, то она сможет исцелиться и от других своих страхов и болезненных приступов.

Заинтересованы и обрадованы беременностью были бабушки - родители Марины и ее мужа. У мужа не было своей определенной позиции в отношении беременности, поэтому Марина искала у него поддержки в своем намерении ее прервать.
Она снова обратилась к врачам в поисках "серьезной причины", но так и не довела дело до конца, постоянно испытывая колебания и сомнения. Из-за угнетенного состояния не могла полноценно работать, отношения с мужем становились напряженными. Он упрекал ее в том, что ни он, ни ребенок ей не нужны. Марина чувствовала себя виноватой.
Примерно в 30 недель беременности окончательно поняла, что придется сохранять ребенка. Старалась относится ответственно к этой ситуации, но по-прежнему влечения к материнству не испытывала. В 32 недели была направлена в больницу на сохранение, но пробыв там неделю, устроила скандал из-за "хамского отношения персонала", выписалась досрочно, не закончив исследование. Стала очень обидчивой, раздражительной. Марина отмечала, что несмотря на то, что отношение домашних к ней в то время было очень предупредительным, бережным, ей все равно это казалось недостаточным. Особенно болезненно реагировала на “равнодушие” отца, считала, что родные не смогут оградить ее от всех трудностей. Постоянно прислушивалась к своим ощущениям, по вечерам стали часто возникать “приступы”. Одновременно усиливался страх перед родами. С этим обратилась за помощью к психологу.
Возможность поделиться своими опасениями в атмосфере эмоциональной поддержки и понимания, а также подробная информация о процессе рождения и советы опытного врача психиатра относительно ее заболевания, помогли снизить общеее чувство тревожности и напряжения, связанное с предстоящими родами.

На следующих встречах Марина обсуждала тему нежеланности беременности и мы совместно пробовали определить смысл, который имеет для нее материнство. Несмотря на то, что появление ребенка уже являлось неизбежностью, для нее по-прежнему оставался актуальным конфликт выбора цели:
- бросить работу и иметь ребенка, отдать бразды правления своему мужу
- иметь свой бизнес, работать максимально самостоятельно и творчески, без режимных рамок и ограничений, получать удовольствие от достижения результата
Однако, осуществлению второй линии препятствует сниженная работоспособность, лень, мнительность и нервные припадки. А тому, чтобы первая тенденция стала по-настоящему желаемой мешает сложившийся у Марины крайне непривлекательный образ материнства. На предложение психолога словестно нарисовать картину материнства Марина делает две такие "зарисовки".
1. Маленькая квартира, ребенок пищит, валяются грязные пеленки.
Растрепанная мамаша с бесформенной фигурой, старым лицом, орущий муж. От детей пахнет кошками. Все нервные, задерганные, здоровье испорчено.
Эта картина представляется неэстетичной, отвратительной. Наблюдала ее у подруг и полагает, что обречена повторить тоже самое. Ей противопоставляется другая, более привлекательная, “эстетичная” - которая сложилась по рассказам ее бабушки о своем детстве:
2. Шикарный большой дом с боннами, гувернантками. И девочка, одетая как куколка, отданная на попечение нянькам, Которую мать забывает поздравить даже с днем рождения, притом что ее братьям уделяет больше внимания.
Картина заброшенного, обиженного и в то же время опекаемого ребенка в нарядах очень трогали и до сих пор остаются для Марины дорогими воспоминаниями. Считает, что от воплощения этой картины ее отделяет 2-3 года работы. Хотела бы достичь этой цели, чтоб потом не работать. Какого-то компромиса между этими двумя стилями материнства или другой альтернативы у Марины найти не получалось.
Личностный смысл актуальной ситуации помогли раскрыть различные женские образы:"деловая женщина", "образованная женщина", "достигающая женщина"- то пространство, в котором Марина себя мыслит, а также образы ребенка: "ребенок-украшение интерьера","ребенок достигающий, радующий достигнутым", "ребенок-вонючий котенок". Единственным более привлекательным образом ребенка являлся “достигающий ребенок”. Материнский, как и отцовский образы вызывали амбивалентную реакцию. Совершая экскурс в свое детство Марина вспоминает чувство отвергнутости, собственной незначительности, которое у нее возникало при общении с отцом, (ученым-литературоведом) ощущение, что она мешает отцу в его занятиях, его жизни вообще. В то же время мать, черты которой - вспыльчивость, честолюбие, мнительность, болезненное самолюбие, она унаследовала, была постоянно озабочена ее здоровьем, опекала ее, но не была с ней близка.
Во время встреч позитивный смысл материнства не был сформулирован, однако, в целом состояние Марины улучшилось, приступы страха стали значительно реже. Нормализовались также взаимоотношения с мужем. Она решилась передать ему ведение дел, но он тем не менее находил время заботиться о ней, совершать совместные ежедневные прогулки.
Спустя полгода, Марина сообщила по телефону, что у нее родился мальчик, что “природа взяла свое” и она привязалась к своему ребенку и в будущем хочет завести еще одного, что приступы хотя и не прошли полностью, беспокоют ее значительно меньше.

Однако, переживания ее на всем протяжении беременности носят двойственный характер, поскольку отсутствие влечения к материнству сочетается с осознанием его социальной значимости (она в том возрасте, когда обычно уже имеют детей; появление ребенка с нетерпением ожидается близкими). Семейный статус, забота родных, отсутствие материальных затруднений - все эти факторы, благоприятствующие появлению ребенка, создают у нее ощущение, что она является “заложницей” в этой ситуации. Это заставляет ее прибегать к обычному для нее “бегству в болезнь”, позволяющему уходить от решения конфликтов. В то же время высокая рефлексивность, не дает, вытеснить конфликт из сознания. Не принимая на себя ответственности за решение дилеммы: сохранять или не сохранять беременность, - Марина постоянно колеблется, пытается переложить ответственность на мужа. Фаза принятия решения, которая при беcкризисном течении беременности обычно завершается к третьему месяцу, здесь растягивается до последних месяцев. В данном случае можно говорить именно о переживании кризиса, поскольку беременность требует пересмотра прежнего “жизненного замысла” и поэтому является поворотным моментом в жизни. Данная кризисная ситуация включает внутренние конфликты нескольких уровней :
1) “конфликт установок” между актуальностью мотивации достижения, с одной стороны, и моральными запретами и страхом семейных санкций, не позволяющими прервать беременность, - с другой.
2) конфликт типа “приближение-избегание” : появление ребенка и сами роды вызывают страх ( кульминация бесконтрольно разворачивающегося процесса, несущего риск для жизни) и надежду, что рождение ребенка ее исцелит от страхов.
Можно предположить, что боязнь потерять сознательный контроль во время родов аналогична или родстенна тем чувствам, которые клиентка переживает во время панических атак, вызывающих не столько страх смерти, сколько страх сойти с ума.
Несмотря на появление к середине беременности сознательного намерения готовиться к появлению ребенка, Марина психологически не чувствует себя беременной. Отношение к ребенку, как к существу, требующему ее заботы и защиты, замещается в ее сознании представлением о себе как о вечно эмоционально голодном ребенке, который не получил достаточно тепла. Достижение каких-то социальных благ - это для Марины одновременно и способ восстановить чувство самоценности, и способ избавиться от тревожности, воплотив собственные инфантильные фантазии. Она ждет, что после достижения своей цели - возврата в идеализированное дворянское прошлое - она получит успокоение . Ребенок на этом пути воспринимается ею как преграда. Альтернативный личностный смысл ребенка - можно было бы сформулировать так: ребенок - это средство или вынужденная плата за избавление от страха. В любом случае, можно говорить, что в ходе беременности формируется объектный, психологически дистанциированный от матери образ ребенка.
Но мы оказались свидетелями только одного из этапов переживания кризиса, видимо, наиболее острого. О его завершении, принятии нового жизненного замысла ( “быть мамой”, растить детей), мы знаем лишь в самых общих чертах. Остается надеяться, что появление реального ребенка помогло рассеять фантазмы материнства, которые никак не могли прийти в сочетание во время беременности.
Теперь рассмотрим другой случай, когда кризисные переживания в ходе беременности не получили разрешения, а , наоборот, усугубились после рождения ребенка.

Вышла замуж по любви, первые три ребенка были желанные, росли крепкими, четвертый родился ослабленный, пришлось много времени проводить с ним в больнице. Сексуальной жизни почти не было,"постоянно в положении или грудью кормила". Никогда не предохранялась от беременности: было сложно следить за регулярностью приема таблеток, когда столько забот, а спираль не ставили врачи из-за опущения матки. Аборты тоже никогда не делала, не могла переступить какой-то барьер: " боялась больше смерти и морально и физически - что кто-то другой будет причинять боль".
Материально обеспечивал в основном муж, но Нина и сама подрабатывала вязанием, какие-то средства присылали родители из деревни. Родители осуждали Нину, что она рожает столько детей от "непутевого мужа".
Последняя беременность пришлась на разрыв семейных отношений и с самого начала была нежеланной, проходила очень тяжело физически. Муж оставил деньги на аборт, но Нина не смогла решиться на этот грех и надеялась еще, что муж вернется. Постоянно болела, чувствовала себя разбитой, быстро утомлялась, сдавали нервы. От родителей беременность скрывала, потому что боялась их осуждения, считала возвращение к ним с детьми после развода с мужем большим позором.
Решение об отказе приняла за несколько месяцев до родов, как единственной возможное в этой ситуации, когда ребенок был нежеланным и она осталась без основного кормильца и должна была выходить на работу. О ребенке не думалось совсем, но настроение было такое, что все валилось из рук.
После родов не хотела видеть ребенка:"Если я его увижу, то не смогу оставить". Говорила, что приняла твердое решение отказаться, так как не сможет его выростить. Хотела бы поднять и дать все, что в ее силах старшим детям. При этом жалуется на невротические симптомы - изнурительные головные боли, бессоницу, "искры из глаз" при резких поворотах. Боится потерять рассудок. После отказа и выхода из роддома повторно обращается за психиатрической консультацией. Вскоре после этого возвращается к детям.

Не имея сил разрешить конфликт Нина вновь "спускается " на реалистический уровень и решает проблему в пользу отказа, мотивируя это отсутствием материальной поддержки, необходимостью самой работать, поднимать детей.
Напряжение конфликта отчасти ослабевает из-за того, что дети ( 4 старших и нежеланный ребенок)" помещаются" в одну ценностную плоскость. В результате этого заранее неравного выбора возникает защитная компенсация: решение посвятить всю свою жизнь тому, чтобы "старшие дети были на уровне". Но несмотря на это, после рождения ребенка конфликт возрождается с новой силой в основном на бессознательном уровне и проявляется в страхе за свое физическое и психическое здоровье, а также в усиливающемся беспокойстве и страхе за старших детей, оставленных на чужих руках.

Мама Даши врач-педиатр. Успешна на работе. Открытый и теплый человек, имеет много друзей. Очень заботливая и преданная мать. Развелась с мужем когда Даше было 5 лет, но сохраняет с ним "корректные" отношения. Живут вместе с Дашей, ее дочкой бабушкой и дедушкой. В данный момент Даша также разведена, учится на искуствоведческом факультете. По характеру очень самолюбивая и ранимая, с детства испытывала трудности в выражении собственных чувств, в непосредственном общении со сверстниками, чувствовала свою особость. Никогда не влюблялась, но стремилась нравиться, привлекать к себе внимание своими интеллектуальными и художественными способностями, необычными интересами. Так в детстве никогда не играла в “дочки- матери”, зато нравилось играть в “концерты”, “театральные постановки”, “выставки”.
Отец ее ребенка - молодой человек 27 лет, искусствовед по специальности, с которым была знакома в целом около года. В отношениях с ним льстило то, что он красивый, влюблен, живет в особняке. Он избавил ее на какое-то время от свойственного Даше чувства недовольства собой, стала смотреть на себя его глазами. Сексуальная сторона их отношений не вызывала особенного удовольствия, но в то же время не была отталкивающей. Ее избранник казался ей вполне приемлимой парой. Но неожиданно наступившая беременность резко изменила их отношения. Для нее это событие явилось "шоком". Мысль, что может родиться ребенок была ею воспринята крайне негативно. Молодой человек, напротив, обрадовался и хотел ускорить их женитьбу. Под давлением его уговоров, она согласилась, но состояние оставалось подавленным. Сексуальные отношения стали вызывать отвращение. Нежелание беременности, ненависть к ребенку заглушили все остальные чувства и стали основным содержанием ее сознания. Появилась мистическая настроенность - мысли, что Бог не допустит рождения ребенка и в то же время переживала свою ненависть как дьявольсткое состояние. Мама рассказывает, что Даша била себя по животу, прыгала с лестницы. Близкие - мать, свекровь осуждали ее, муж как-то оправдывал, считая, что когда ребенок родится Даша изменится и сможет полюбить его.
Во время беременности снились сны, основной темой, которых был переезд на новое место, в какой то мрачный дом с пустыми квартирами и случайными людьми. Свой внешний облик вызывал острую неприязнь, казался "ужасным", "смехотворным", не красивым.

Физическое состояние было нормальным, беременность протекала без токсикозов. Рожала легко, не кричала. Была в каком-то "отрешенном" состоянии. Было ощущение, что все происходит не с ней, что это не она. После родов такое состояние прошло, но материнских чувств к ребенку не появилось.
После рождения ребенка ситуация утяжеляется. Прикладывать к груди ребенка не хотелось, было чувство, что ребенок чужой, ничего своего нет. Муж ушел, после развода стал угрожать, что отсудит ребенка. У Даши по отношению к ребенку возникло чувство, что он сломал ей жизнь, что он помешает ей снова выйти замуж, устроить свою судьбу. Пока находилась дома все мысли крутились только об этом. Появились трудности концентрации внимания - не могла сосредоточиться на чтении. Осуждающее отношение домашних порождало чувство отверженности, вины. Стали возникать пугающие мысли о самоубийстве, но станавливал "страх уродства смерти".По утрам просыпалась мрачной, разбитой, раздраженной, с нежеланием жить. Когда стала ходить в институт стало немного легче на душе, могла отвлечься. Никому не стала рассказывать там о рождении ребенка и о своем душевном надломе, хотелось вести себя нарочито легко, весело, как будто ничего не произошло.
На приеме у психолога одета ярко, но с изяществом. Слегка манерные жесты, позы. Держится настороженно, тревожно, но проявляет интерес к беседе, хочет произвести хорошее впечатление, вызвать эмоциональный отклик. Мимика не всегда адекватна словам. Улыбается, рассказывая о родах, и сама объясняет свою улыбку чувством, что это происходило как будто не с ней.
Довольно откровенно делиться своими переживаниями. Называет эту беременность "рубежом", который лишил ее надежд на будущее. Говорит, что никогда не нравился внешний вид беременных женщин. Стремление других женщин "замыкать свою жизнь на ребенке" всегда казалось какой-то бессмыслицей, безумством: “была красивая, а стала уродливая, в халате, замученная". Красоту Даша понимает как одухотворенность, в противоположность телесному, физиологичному, природному. К природе всегда была достаточно равнодушна, не чувствовала и не понимала ее. Признается, что будучи беременной, желала смерти своему ребенку и одновременно осуждала себя за это, испытывая чувство вины. Не считая себя и раньше человеком чистым, хорошим, а тут поставила себе "окончательную оценку". Возникали мысли о собственном демонизме, об "уме по ту сторону добра".
Родившаяся девочка пробуждает сильные амбивалентные чувства. Даша говорит, что воспринимает ее как "чужого, не своего ребенка", но одновременно идентифицируется с ней - объясняет, что не хочет думать о ее судьбе, потому что она " будет такая-же как я".
Вспоминает, как бабушка говорила маме, что надо жертвовать всем для ребенка. И теперь она считает себя виноватой в том, что у матери не сложилась личная жизнь, что она неудачница, и категорически не хочет повторять ее судьбу. Мрачно смотрит на будущее, не видит выхода из "тупика". Не может делать то же, что и раньше - пропал интерес к учебе, искусству. При большой ценности замужества, считает, что с ребенком ее никто не возьмет. Готова была бы отдать ребенка отцу, но знает, что мать не позволит ей этого сделать.

Эмоциональная сфера характеризуется дисгармоничностью, сочетанием чувствительности, ранимости с невосприимчивостью к состоянию других людей, эмоциональной черствостью, холодностью и демонстративностью. Противоречивая самооценка определяется с одной стороны, эгоцентрической привязанностью к себе, высоким мнением о своих внешних и умственных данных, высокими жизненными запросами, а с другой - чувством своей особенности, отделенности от других людей, что приводит к тревоге и постоянному недовольству собой.
По имеющейся у Даши системе ценностей, иметь сексуальные отношения, быть беременной, родить ребенка - это все проявления телесности, которые она считает “грязными”, низкими, в противоположность духовному, эстетическому. Высокая ценность замужества, связанная с переживанием по поводу неполной родительской семьи, выступает как альтернатива “жизни ради ребенка”, “замыкания себя в детях”, которая, как она считает, свойственна неудачникам.

С появлением беременности эти противоречивые личностные свойства и установки поляризуются, что определяет развитие кризиса. Так же как и в предыдущем случае беременность и появление ребенка не вписывается в “жизненный замысел”, но кроме того, воспринимаются как что-то чуждое ей в самой сути и поэтому вызывает стихийное отвержение, которое проявляется в инфантицидных реакциях, носящих не целенаправленный характер. Не пытаясь реально справиться с фрустрацией - прервать нежеланную беременность общедоступными способами или обсудить эту ситуацию с мужем или родителями, она ведет себя внешне социально комформно, инфантильно. Искажение влечения к материнству проявляется в полном эмоциональном отвержении беременности, о чем говорят и содержание сновидений, и неприятие собственного телесного облика, и инфантицидные фантазии, которые провоцируют одновременно чувство вины. Формирующийся аффект, направленный против беременности, носит устойчивый сверхценный характер. После родов все эти проявления усугубляются. Переживаемая Дашей фрустрация (невозможность избавиться от нежеланного ребенка), провоцирует многочисленные внешние и внутренние конфликты, которые перерастают в глобальный личностный кризис. Необходимость принять на себя материнскую роль вызывает страх потери собственной идентичности ( Я должна стать “матерью” - то есть стать такой же, как она, повторить ее судьбу, которую она оценивает как неуспешную). При этом ребенок - становится объектом переноса отвергаемых и отчуждаемых личностных свойств. Поэтому Даша одновременно говорит, что он “чужой, ничего своего нет”, и то, что в будущем ему будет так же плохо, как и мне. Чувство несоответствия, неадекватности своих эмоциональных реакций в глазах окружающих концептуализируется, приводя к мыслям о собственном "демонизме", отверженности, гонимости. Эти мысли вызывают сильную тревогу, нарушается концентрация внимания. Прежние интересы и увлечения теряют свою значимость. Нарушается ощущение непрерывности времени, которое распадается для Даши на то, что было “до беременности”, и на то, что стало “после” - отсутствие перспектив, надежд и желаний. Возникают протестные реакции с чувством гнева на ребенка - “виновника несчастья”, который “сломал ей жизнь”, близких, которые "закомплексовывают", и суициадальными высказываниями, носящими скорее демонстративный характер.

Мать не имела специальности, всю жизнь работала уборщицей. К детям была внимательной, чуткой, жалела их. Хотя открыто не перечила мужу и подчинялась ему, но детей во время его пьяных драк старалась защитить.
До 4-х лет Гульнара воспитывалась бабушкой с материнской стороны, которая была доброй, веселой, но строгой женщиной. Гульнара росла бойкой, упрямой, раздражительной девочкой, умела постоять за себя со сверстниками. В детстве и отрочестве любила играть в прятки, подвижные игры, занималась спортом, выступала на соревнованиях. Предпочитала носить брюки. Но в то же время могла подолгу играть одна в куклы, примерять им одежду, быть их "мамой". С удовольствием нянчилась с младшим братом, который появился, когда ей было 10 лет. Со взрослыми всегда была послушной. Вспоминает, что особенно была привязана к бабушке и матери, любила их.
С 13 лет начались месячные, стала стесняться своей фигуры, не нравилась большая грудь. Но хотелось красиво одеваться, хорошо выглядеть, насколько это позволяли средства. Не была требовательной в отношении денег или одежды.Примерно в это же время отношения в семье стали особенно тяжелыми из-за постоянных пьяных скандалов, которые устраивал отец. Не давал делать уроки, старался унизить, ударить тех, кто не мог ему ответить. Из-за невыносимой обстановки дома Гульнара неоднократно пыталась самостоятельно вернуться в Москву, но ее удерживала мать.
В школе в тот период училась очень старательно, отвлекалась от того "кошмара", который творился дома. В 16 лет окончила 10 классов и после очередного скандала с отцом уехала в Москву и стала жить в комнате в коммуналке. Первое время работала в коммерческих киосках.

Из ребят до 17 лет никто не нравился, не влюблялась, хотя ею увлекались. Половой жизнью начала жить с 16 лет. Но сексуальный опыт не доставлял удовольствия, часто чувствовала разочарование и старалась больше не встречаться с теми, с кем была близка. Имела примерно 3-4 контакта за это время. С Сашей - отцом ребенка - познакомилась полтора года назад. Это был первый человек, к которому почувствовала влюбленность. Ему 32 года, русский, работает водителем на фирме, его заработок позволял им снимать квартиру и Гульнаре не работать.
Он нравился тем, что сумел ее подчинить, но и самой хотелось его слушаться, относилась к нему, как к человеку более опытному и в житейских и в других отношениях. Был сексуально очень привлекателен, испытывала удовольствие от общения с ним. Хотелось иметь от него ребенка. Но считала, что до брака следует предохраняться от беременности. Когда прошло первое упоение влюбленностью, стала более чувствительной к его неровному отношению к ней. Обижали его срывы при неудачах на работе, его беспричинная ревность и недоверие, то, что он не позволял ей видеться с подругами, утверждая, что они наставляют Гульнару на "дурной путь". Обижало, но в тоже время казалось проявлением его особой привязанности, что Саша не пускал ее одну даже в магазин, ездил с ней вдвоем.
За месяц до беременности у них была крупная размолвка из-за его ревности. Не желая больше это терпеть, Гульнара ушла жить к подруге, была готова даже совсем прекратить отношения. Но Саша активно добивался, чтобы она вернулась. Помирились, вскоре забеременела и узнала об этом по очень сильному токсикозу и увеличению грудей. Восприняла эту беременность как нежеланную, испугалась, потому что не была уверена в своей жизненной ситуации, но об аборте не думала, потому что это "большой грех" и против этого возражал Саша. Чувствовала себя плохо, не было аппетита, постоянно тошнило, могла пить только минеральную воду. К врачу не обращалась ( не объ-ясняет почему). Боялась родов, болезненных схваток. Саша заботился, проявлял поддержку, несмотря на занятость повез ее отдыхать на юг.

После возвращения в Москву Саша исчез, без предупреждений и объяснений. Срок беременности был около 16 недель. Гульнара была растерянна, не знала что делать, тщетно пыталась разыскать его через друзей. Переехала жить в семью подруги, все еще продолжая надеяться что он вернется, что это какое-то недоразумение. Друзья Саши разговаривали с ней грубо, отказывались говорить где он. Находилась в крайне подавленном состоянии, было чувство, что не хочется жить. От мыслей о беременности становилось еще тяжелее. Чтобы облегчить свое душевное состояние стала каждый день принимать спиртное, хотя до этого выпивала только по праздникам.
Беспокоило, что до пятого месяца живот не увеличивался, ребенок не шевелится. Представляла себе, что он погиб и это угрожает ее жизни. Делилась своими опасениями с замужними подругами. С началом шевелений, которое приняла сначала за бурление в кишечнике, эти страхи прошли, но все оставшиеся месяцы беременности сохранялось угнетенное мрачное состояние с идеями потери смысла существования, отсутствием жизненных перспектив.
Бездетная подруга и ее семья предлагали, что они возьмут ребенка, усыновят его или оформят опеку, но Гульнара реагировала на это резко отрицательно (из-за того, что ребенок будет ей постоянным укором) и на 29 неделе попыталась прервать беременность. В преждевременных родах ей было отказано. После этого продолжала пить вместе с подругой почти каждый день, не испытывая от этого удовольствия, но получая желанное расслабление и успокоение.

Поступила в роддом на 36 неделе и родила недоношенную девочку. Отказалась кормить ребенка и сообщила врачам о намерении временно оставить его в доме малютки.
Во время приема у психолога сидит на кресле ссутулившись, отворачивая голову от собеседника, опустив глаза, что может говорить о переживании чувства вины. Речь тихая, замедленная, немногословная, пассивна в беседе. Мимика вялая. Оживляется и смотрит в глаза только когда вспоминает о бабушке, брате и своих ранних детских годах. О периоде беременности говорит как бы через силу, выжимая из себя слова, сразу отворачивается. Но в результате расспросов рассказывает более подробно о начале их отношений с Сашей. Все прошлое до момента их разрыва представляется лучшим периодом ее жизни, который уже никогда не повторится. Неожиданное и беспричинное исчезновение Саши вызывает у нее до сих пор сильнейший гнев, боль, страдание.
Вся беременность воспринимается как "надругательство", хотя утверждает, что к самому ребенку не испытывает чувства ненависти. Не может до конца осознать и примириться с действительностью, реальностью ребенка, продолжая думать, что "лучше бы его совсем не было". Решение о временном отказе принимает в роддоме под влиянием чувства вины и стыда, но истинной жалости к ребенку не испытывает, старается "закрыть глаза" на его появление, так как боится что ей это будет слишком больно - не хочет его видеть, кормить, уклоняется от реалистического обсуждения своей и его судьбы. Говорит о своем безразличии к будущему.
Считает невозможным возвращение с ребенком в родительскую семью из-за непредсказуемой реакции отца, полагает при этом, что мать поняла и не осудила бы ее. Но на самом деле эти факты как бы не доходят до ее сознания, потому что психологически она продолжает оставаться в прошлом - моменте травмы, настоящее игнорируется, а будущее "отсутствует".
В конце беседы, когда выясняется, что она продолжала пить и делала попытки прервать беременность на позднем сроке после предложения семьи подруги взять опеку над ребенком, ее мимика становится напряженной, движения резкими, с выражением ненависти она заявляет, что будет лучше совсем отказаться от ребенка.

На протяжение всей беременности сохранялись объектное восприятие ребенка. Когда он долго не начинал шевелиться, она испытывала страх не за его, а за свою жизнь. После исчезновения Саши ребенок и беременность стали объектами неосознанного вымещения агрессии за нанесенное оскорбление и “надругательство”. Разрыв отношений вызвал тяжелое аффективное устойчивое состояние с ощущениями потери смысла существования и жизненных перспектив. То есть породил кризисные переживания с характерными для травматического кризиса изменениями эмоционального восприятия времени - прошлого, будущего и настоящего. Алкоголизация в ходе беременности не имела, видимо, прямой цели - нанесения вреда ребенку, по крайней мере до последних месяцев. Скорее его судьба стала для нее безразличной на фоне тяжелых переживаний разрыва с любимым человеком, которые ее заполняли целиком.

Это Ляля

Это Ляля несёт впереди себя свой живот,
Она не знает пока ещё, кто в животе живёт.
Ей предлагали выпить литр воды и сделать УЗИ,
Но ни мальчик, ни девочка ей ничем не грозит.
Это Ляля не хочет знать трогательных мелочей,
Кто бы там ни был, он как будто, вообще, ничей,
Он как будто случайно, и надо чуть-чуть потерпеть.
Это Ляля не хочет его ни любить, ни даже жалеть.
Он выйдет из неё, сядет в поезд и поедет себе далеко,
А у неё всё наладится, и свернётся в груди молоко.
Этот поезд идёт и идёт, и конечной у поезда нет.
Это Ляля уже оплатила и койку, и детский билет,
И теперь свой живот через город к вокзалу несёт,
У неё ничего нет общего с тем, кто внутри живёт.
"Здесь был я!" - он тихонько царапает там на стене.
Чтоб она его не забыла.
И она никогда уже не.

За это время они бесплатно получат психологическую, медицинскую, юридическую и социальную помощь, содействие в поиске жилья, выборе подходящей работы, устройстве детей в дошкольные учреждения. Православные священники, по желанию женщин, окажут им духовную поддержку, пишет "Российская газета".
Этот проект, ставший победителем конкурса "Защита семьи, материнства и детства", получил грантовые 500 тысяч рублей от Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской православной церкви.
По данным пресс-службы Владивостокской епархии, центры защиты материнства созданы на базе реализующегося с 2008 года проекта "Колыбель", организованного при участии епархии. За это время в Приморье появились на свет более 40 младенцев, десяткам женщин оказана всесторонняя помощь и поддержка.

http://vostokmedia.com/n150579.html

Женщины, оказавшиеся в трудной жизненной ситуации, должны знать, что они не одиноки.

Проблемам помощи пострадавщим от семейных тиранов был посвящен семинар "Домашнее насилие: мифы и факты", в котором принял участие корреспондент "РГ".

Сор из избы

О существовании домашнего насилия у нас начали говорить только последние 10-15 лет. Раньше считалось, что "выносить сор из избы" неприлично. И только доведенные до последней степени отчаяния женщины решались рассказать о своей беде. Сегодня помочь найти выход из такой ситуации готовы психологи.

По словам психолога отделения помощи женщинам Анжелики Чупиной, важно различать понятия "домашнее насилие" и "семейный конфликт":

- Семейный конфликт носит локальный, изолированный характер, при этом оба партнера находятся на равных. А вот совершая домашнее насилие, человек стремится подчинить себе всех членов семьи, держит их в постоянном напряжении. По статистике, чаще всего домашнему насилию подвергаются дети, женщины и люди преклонного возраста.

Бьет - значит, любит?

Вот типичный пример из опыта работы отделения помощи женщинам. Мария замужем два с половиной года. Взаимоотношения в семье начали портиться после шести месяцев совместной жизни. А в последнее время ее жизнь стала просто невыносимой. Муж постоянно устраивает скандалы, причем давно уже не стесняется пускать в ход кулаки. Ссора между супругами может начаться из-за того, что в холодильнике стоит открытая пачка молока, а другой - запасной - нет. Как рассказывает Мария, она уже не раз уходила из дома. Но муж просил прощения, и она возвращалась.

- И несмотря на то, что жизнь этой женщины давно уже превратилась в кошмар, Мария нам призналась, что до сих пор любит мужа. От развода ее удерживает и совместный семейный бизнес, - говорит Анжелика Чупина. - Мария вложила в него все сбережения, сейчас не работает, всеми делами заправляет супруг.

Сколько эта женщина еще выдержит, неизвестно. Грань терпения в каждой ситуации своя, - так считают психологи. Однозначного совета, как бороться с домашним насилием, быть не может. Нередки ситуации, когда людей устраивает подобный образ жизни. Одна из участниц встречи, Елена Никитина, по этому поводу вспомнила соседей, которые своими скандалами терроризируют весь подъезд. Как-то, услышав очередные душераздирающие крики из их квартиры - отец с сыном избивали мать, - Елена вызвала милицию. Наряд приехал, но пострадавшая писать заявление на своих родственников отказалась.
- Более того, на следующий день женщина пришла ко мне и закатила скандал, потребовав, чтобы я больше не вмешивалась не в свое дело, - вспоминает Елена.

Родом из детства

У домашнего насилия нет социальных рамок. Известно немало примеров, когда занимающий высокое общественное положение глава семейства, оказавшись дома, превращал жизнь своей семьи в ад.
Сергей вырос в интеллигентной семье. Отец - военный, мать работала бухгалтером. Но в детстве мать воспитанием сына практически не занималась, часто заводила романы, после чего в семье начиналось выяснение отношений, доходившее до рукоприкладства. Сергей вырос, женился и... начал избивать жену по любому поводу.

- Источником агрессии в этом случае являются детские комплексы. Есть семьи, в которых мужчины вымещают на жене и детях свои неудачи на работе, - объясняет Анжелика Чупина.

Утверждение о том, что все домашние тираны - психически нездоровые люди, специалисты опровергают. Практика показывает, что это далеко не так. Неверно и утверждение, что женщина сама виновата в том, что над ней совершается насилие.

- Терпеть побои ни в коем случае нельзя, - считают психологи. - Нужно бороться за себя, писать заявления в милицию, разводиться… Если же супруга, несмотря ни на что, хочет сохранить семью, это ее выбор. Но, как правило, рано или поздно кончается терпение даже у самой стойкой женщины. Главное, чтобы это не было слишком поздно…


Комментарий

Светлана Рослова, заведующая отделением помощи женщинам, оказавшимся в трудной жизненной ситуации, ГУСО "Приморский центр социального обслуживания населения":

- Несмотря на огромные моральные страдания жертв домашнего насилия, самое страшное при "семейном терроризме" - физические увечья.

По статистике, домашние насилия происходят в каждой четвертой семье. И, как это ни печально, многие женщины считают, что это нормально. Причем большинство из них боятся выносить сор из избы и обращаться за помощью.

Но бояться не нужно! Обязательно пишите заявления в милицию, обращайтесь к нам. Информация обо всех, кто к нам приходит, конфиденциальная, можно даже позвонить и назваться другим именем. Правда, если потребуется помощь юриста, следует оставить контактный телефон.

Наша организация работает с центрами лечения алкоголизма и СПИДа. Главное - не замыкаться в себе, найти силы и желание изменить жизнь.

Помните, что домашнее насилие - противозаконно. Свидетельство о браке - это не лицензия на насилие. Уголовное законодательство применимо к члену семьи так же, как и к постороннему человеку.


Советы

Как обращаться в милицию:
Написать заявление о том, что и когда с вами произошло. К заявлению приложить справку из травмпункта.
Рассказать работникам милиции и прокуратуры все, что известно о происшедшем.
Назвать свидетелей.
Сообщить, в какой травмпункт вы обращались за медицинской помощью.
Внимательно прочитать протоколы, устранить неточности, только потом подписывать.
Если мужчина, совершивший преступление, оказывает давление на свою жертву, сообщить в милицию, прокуратуру. Если возможно, записать угрозы на диктофон.
Оставлять у себя копии всех документов.

Авторы: Ольга Салий

Как сделать, чтобы матери не оставляли своих детей в роддомах

Каждый год матери бросают в роддомах более десяти тысяч новорожденных, примерно каждый сотый ребенок, едва родившись, остается один. Но число отказников можно уменьшить. Именно этим занимается новосибирская общественная организация «СибМама». И ей это удается: более трети матерей, собирающихся отказаться от своих детей, благодаря ее усилиям меняют свое решение


Мы с Наташей Юрьевой — сотрудницей «СибМамы» — приехали на отказ в новосибирский роддом № 6. Видно, что нас ждут: у медсестер во взглядах интерес и уважение. В конце темного коридора в белой палате на казенной койке сидит мамочка — худенькая и измученная, с каким-то остервенелым взглядом. Это и есть Алеся, к которой мы приехали. Она родила двойняшек и хочет уйти отсюда без них. Алеся весь день обороняется от медсестер, которые пытаются убедить ее забрать новорожденных и упрекают в бездушии. Наташа идет прямо к зареванной женщине, садится рядом и начинает расспрашивать.

Алеся, всхлипывая, рассказывает, что у нее уже есть двое детей от первого мужа. А двойняшки — от мужчины, с которым она прожила почти три года, а перед Алесиными родами «нашел себе молодую». (За время, проведенное с «СибМамой», я уже поняла, что это — вполне типичный случай.) Алеся до самых родов работала в прачечной. И сейчас собирается сразу же выйти на работу, чтобы прокормить старших детей.

— Если бы я была бездушная, то я бы сейчас не плакала, — устало всхлипывает Алеся.

— Я вам могу сказать, — тихо говорит Наташа, — 90% женщин, которые бросают детей, плачут. В домах ребенка сейчас хорошо, там все есть. Но дети все равно отстают в развитии. И с двух лет ждут маму — не­осознанно, понимаете? Называют мамами всех теть. И неизвестно, к кому они попадут, может быть, к какой-нибудь старушке, которая их возьмет, чтобы получать опекунские… Устроить двоих детей гораздо сложнее, чем одного, вы, можно сказать, обрекаете детей на детский дом. А из детского дома только 10% выходят нормальными людьми. Остальные 90 — наркоманы и преступники… Вот мой телефон, вы подумайте еще и, если что, звоните. Только обещайте мне, что подумаете. Хорошо?

— Я просто… Я не в силах ничего этим детям дать… Дай бог, чтобы они попали в нормальную семью, — стонет Алеся, раскачиваясь от напряжения.

— А где ваши родители? Они в Новосибирске? — Наташа говорит тихо и уверенно, Алеся немного успокаивается.

— Да, но я им не нужна. Я всю жизнь так жила, я была не нужна. Почему — я сама не знаю.

Наташа начинает обрисовывать Алесе возможное развитие ситуации: она забирает двойняшек и перебирается в материнскую обитель «Каритас» — впятером, со всеми детьми. Там можно отдохнуть от работы, накопить пособие на четверых детей — это в месяц около двенадцати тысяч рублей. Если же Алеся откажется от двойняшек, то ей придется работать с утра до вечера за шесть тысяч рублей в месяц: пособий на детей она сейчас не получает, потому что ей некогда заниматься их оформлением.

Слушая все это, Алеся продолжает раскачиваться и плакать:

— Все это хорошо, девочки, но больше я никому не верю. Я одному поверила, другому поверила — все. Больше я никому не верю, кроме самой себя. Ни одного козла ни к себе, ни к детям не подпущу…

Для всех мужчин, бросивших женщин, есть одно определение — «этот козел». Те, с кем работает «СибМама», упоминают его весьма часто.

Наташа говорит долго, но Алеся решения не меняет, только непрерывно вспоминает, что ее здесь назвали «бездушной».

Мы отправляемся смотреть на малышей. Двойняшки — почти по три килограмма каждый — спокойно лежат в кроватках с приклеенными бумажками «Отказ». Наташа берет девочку на руки — выясняется, что ей нужно менять пеленки. Кроха смешно попискивает, пока ее моют. Наташа задумалась: ей теперь предстоит искать первого мужа Алеси, с которым та все еще не развелась. По закону он теперь многодетный папа, который должен платить алименты и предоставить детям жилье. Или написать отказ, чтобы двойняшек могли усыновить.

С мамочками в «СибМаме» работают строго по апробированной трехчастной методике. Поступает сигнал из роддома, в котором очередная роженица решила отказаться от ребенка. Кто-то из сотрудников выезжает на вызов. Во время первой беседы необходимо найти пути решения «трудной жизненной ситуации» — именно эту причину чаще всего указывают женщины в отказных заявлениях.

— Когда мы пришли первый раз в роддом, персонал нас слушал, демонстративно повернувшись к нам спинами, — говорит Наташа. — Потому что «пришли непонятно кто, в два раза моложе, да еще и делают вид, что умнее». А сейчас они нас любят…
Услуга

Новосибирская общественная организация «СибМама» — это пять женщин, которые ходят по роддомам и уговаривают сомневающихся родительниц не бросать своих малышей на попечение государства. В России подобная благотворительность — экзотика. Куда привычнее слышать о том, что такой-то бизнесмен устроил в детском доме праздник, привез апельсины, провел конкурс рисунков и т. п. В итоге апельсинов у детей полно, но детский дом от этого родным домом не становится.

Начинали свой благотворительный путь «сибмамы» вполне стандартно: собирали волонтерскую помощь для детей-сирот через новосибирский интернет-сайт. Естественно, прежде чем познакомиться с «сибмамами», я внимательно изучила его содержание. На форуме, созданном специально для сердобольных родителей, мамы наперебой рассказывают о своих чадах. Правило хорошего тона — уменьшительно-ласкательные суффиксы: детки, снеговички, цыплятки… Отправляясь на первую встречу, я рассчитывала увидеть этаких прекраснодушных матрон, сентиментальных и улыбчивых.

— Иванец — это кто? Наркоманка?

— Иванец и Иванцова — не наркоманки.

— Ясно. А может, в ноябре устроим крупномасштабную «Сухую попу»?!

Наше знакомство состоялось на очередном совещании «сибмам», вопреки моим ожиданиям, планерка была очень четко организована, а большинство сотрудниц оказались, в общем-то, девчонками лет по 25.

— Содержание одного малыша в доме ребенка обходится государству в 1460 рублей в день, — с ходу изложила мне суть Саша Марова, президент «СибМамы». — То есть на каждом сохраненном в семье ребенке государство ежемесячно экономит 43 800 рублей, это — полмиллиона рублей в год.

Саша — миниатюрная брюнетка с модельной внешностью, но взгляд у нее по-мужски невозмутимый и упрямый. Мыслит она как настоящая бизнес-леди: эффективно, алгоритмами, заранее просчитывая все, вплоть до банального похода в магазин.

Очевидно, что основная Сашина цель — вовсе не экономия государственных средств. Занимаясь волонтерством в детских домах, она поняла, что главное — сделать так, чтобы детей в этих учреждениях было как можно меньше. Для достижения этой цели в 2007 году была разработана «услуга по профилактике отказов от новорожденных» — так официально называется деятельность «сибмам».

Первые десять месяцев «СибМама» работала на деньги, «упавшие с неба», — как раз в то время, когда они продумывали новую «услугу», косметическая компания Clarins, вручающая ежегодную благотворительную премию «Динамичной женщине Кларанс», изучала различные проекты по оказанию помощи детям. Результат — в 2007 году Александра Марова стала лауреатом этой премии, образовавшей первый бюджет «Сибмамы» и позволившей реализовать новые планы. За эти десять месяцев удалось убедить забрать ребенка 40% потенциальных отказниц — рекордный результат для России. После таких показателей профилактику отказов даже включили в бюджет Новосибирска. Звонки об отказах сегодня поступают из четырех роддомов — такое взаимодействие с закрытым медицинским учреждением само по себе настоящее достижение для общественной организации, плюс к этому психолог работает с мамами, которые забрали детей, осуществляется сбор и раздача детского питания, игрушек, одежды…

За неполные два года работы удалось сохранить семью для 33 детей из 100 — именно столько поступило звонков из роддомов, с которыми у «СибМамы» заключено соглашение. Эту цифру я сразу мысленно перенесла на общероссийскую статистику: по данным Фонда поддержки детей, в роддомах каждый год оставляют более 10 тыс. детей. Значит, как минимум 3300 из них можно вернуть в семью…
Обитель

Материнскую обитель «Каритас», о которой Наташа рассказывала Алесе, содержит немецкая благотворительная организация. Это огромный кирпичный дом, в котором живут семь мам и девять детей. Примерно половина женщин, попадающих сюда, собирались отказаться от своих малышей из-за тяжелого материального положения или отсутствия жилья.

В Новосибирске таких обителей две, есть еще «Голубка», которую организовали и содержат итальянцы. Государственные социальные службы искренне удивляются, когда «сибмамы», планируя помощь женщине, оставшейся без жилья, привлекают к работе общественные организации и материнские обители. Попасть в обитель сложно: мало кто о них знает, да и 15 взрослых мест — это все-таки маловато для новосибирских 200–300 отказов в год.

Здесь есть все, что нужно маме и ребенку: одежда, коляски, игрушки, еда… Полтора года женщина имеет возможность откладывать пособие на ребенка — от 1800 до 9000 рублей в месяц в зависимости от трудового стажа мамы до родов. Покидая обитель, она уже имеет «первоначальный капитал», чтобы начать жить самостоятельно.

В день нашего приезда в «Каритас» у Петра Соколова, здешнего специалиста по связям с общественностью, появилась головная боль в виде двух тонн йогуртов — спонсорской помощи. Их нужно раздать за два дня, срок годности подходит к концу. Мы ждем, пока мужчины погрузят йогурты в джип Саши Маровой для последующей раздачи отказницам.

— Вот почему нам не удается найти общий язык с бизнесменами. Им приятно прийти в детский дом на праздник, привезти фрукты, и это адресная помощь, адреснее не бывает, — ворчит Саша. — А когда мы им предлагаем оплатить работу сотрудникам и говорим: «Мы даем вам гарантию, что столько-то детей останется в семье», — это им непонятно. Помощь в принципе личное дело каждого. Но все эти апельсины и йогурты формируют позицию иждивенчества: дети выходят из детского дома с четким пониманием, что «мне все всё должны».

Петр Соколов подключается к беседе, чтобы рассказать о том, как проблему сиротства решают в Германии:

— В Европе детские дома упразднили еще в 1950-е годы, когда медики выяснили, что жизнь в учреждении значительно тормозит развитие малыша. С тех пор дети-отказники временно живут в приемных семьях, пока не находятся усыновители.

Вдобавок таких детей на Западе значительно меньше, чем в России. По словам Петра, в Европе не спешат лишать «проблемную» мать родительских прав, а стараются ей помочь — это гораздо эффективнее, чем забирать ребенка из родной семьи, а потом устраивать его в приемную. Такая же логика работает и в отношении матерей-отказниц.

— И ведь что самое странное, — Петр приподнимает плечи, — материнские обители в России есть, но все они зарубежные. Наших, русских, практически нет. Я этого понять не могу.

У Петра есть приемный сын, которому четыре года и который помнит, как два года назад его возвращали из другой приемной семьи обратно в дом ребенка.

— Папа, мне вот здесь было больно, — объясняет мальчик, показывая кулаком на грудь.
Родственники

Если мать все-таки не может забрать малыша, то «сибмамы» находят родственников и работают с ними — так удается пристроить многих детей.

Света звонила Наташе Юрьевой неделю, но так и не смогла встретиться — просто не приходила. Тогда Наташа решила поговорить со Светиной бабушкой.

— Если она ребенка этого не возьмет сейчас, то совсем погибнет… Она ночами не спит… рыдает… — тоже плача рассказала нам Антонина Федоровна.

Свете 30 лет, она наркоманка. Бабушка воспитывала ее с двух лет, но в последнее время все стало совсем плохо. Бабушка обменяла квартиру в городе на дом в пригороде, чтобы раздать Светины долги, несколько раз пыталась ее лечить — не помогло. Теперь Света родила и оставила ребенка в роддоме, потому что не может справиться со своей зависимостью.

В таком возрасте на бабушку ребенка «не оформят», даже если она решит его забрать. Наташа предлагает поместить Свету в центр реабилитации, в котором 50% наркоманов избавляются от зависимости, а на это время написать заявление, чтобы ребенка никому не отдали.

Вообще с алкоголиками и наркоманами «СибМамы» практически не работают. Здесь корни проблемы гораздо глубже, чем неустроенность быта, отсутствие зарплаты или жилья. Впрочем, по словам психолога «СибМамы» Ирины Алексеевой, у всех женщин, которые отказываются от ребенка, есть кое-что общее: все они пережили отвержение в детстве.

— Среди них нет ни одной, получившей достаточно любви и поддержки от своей матери. И проблемы, из-за которых мамы оставляют малыша, в основном именно психологические. Ведь по большому счету мы не предоставляем ей жилье, не находим мужа, но когда отрабатываем психологическую проблему, то мама начинает жить с ребенком. И нередко все у них идет хорошо, — говорит Алексеева.
Сопровождение

Когда женщина соглашается забрать ребенка из роддома, работа «сибмам» не заканчивается. К психологу подключается специалист по социальной поддержке, ведь нередко обнаруживается, что она к этому совершенно не готова — не планировала она его домой нести. Возникает множество проблем, начиная с отсутствия пеленок и заканчивая оформлением справок и пособий.

— Первый год был очень сложный, установочный, — рассказывает Саша Марова. — Мы отрабатывали методику — методом проб и ошибок, было много вопросов: хорошо, ребенка мы оставили, маму сопровождаем, а сколько мы их сопровождать-то будем? Где границы?

— И где же они обнаружились?

— В цели, — уверенно сообщает Саша. — Если мотивация отказа — отсутствие жилья, то ты ее сопровождаешь до момента решения «квартирного вопроса». А если есть психологические трудности, то психолог работает, пока не сведет их к минимуму. И мы видим конкретный результат: раньше женщина шага не могла сама сделать, а теперь планы на будущее строит. Это должно быть четко обозначено, чтобы не формировать у мамы иждивенческую позицию.

— И сколько мам у вас сейчас сняты с сопровождения?

— Большинство. Но мы практически со всеми поддерживаем отношения — к нам часто приезжают за игрушками, детским питанием…

Мы сидим на планерке, она подходит к концу, в комнате царит суматоха. Наташа диктует Марине Аксеновой, директору фонда «Солнечный город», номер телефона директора сети крупных магазинов, готового оказать спонсорскую помощь. Саша заполняет отчет о работе с отказницами.

— В связи с кризисом в планах бюджета на ближайшее время в графе «СибМама» стоит «ноль рублей», — констатирует она.

— И что вы теперь будете делать? — спрашиваю я, ожидая паники.

— Что-нибудь придумаем, — невозмутимо отвечает Саша. В бюджете мы все равно есть, а кризис когда-нибудь кончится…

Профилактикой отказов от новорожденных периодически пытаются заниматься в разных городах России, но каких-то результатов добились пока только Санкт-Петербург, Екатеринбург и Новосибирск. Проблема в том, что в России за отказников отвечают два ведомства: соцзащита и здравоохранение. Здравоохранение считает, что профилактика отказов — это «социалка», функция соцзащиты. Соцзащита полагает, что раз уж здравоохранение курирует роддома и первым сталкивается с отказом — значит, ему и разбираться. В результате брошенными малышами не занимается никто. Остается уповать на общественные организации, но им для эффективной работы часто не хватает не только финансирования, но и навыков.

— Мы разработали четкую методику работы с отказами и предлагаем ее другим регионам — берите, пользуйтесь, — убежденно говорит Саша Марова и с некоторым сомнением добавляет: — Глядишь, со временем и у них дело пойдет.

Фотографии: Ольга Салий

Да, по статистике подавляющее большинство матерей-отказниц можно отнести к малообеспеченным семьям. Однако материальные проблемы являются основной причиной отказа лишь в 20% случаев. Причем обычно речь идет не только о низком достатке, но и об отсутствии жилья. Социальный портрет такой отказницы: женщина без образования, постоянной работы, одинокая, не имеющая постоянных источников дохода или зависящая от кого-либо.

Собственно асоциальный образ жизни ведут только около 20% матерей-отказниц. Под асоциальным образом жизни мы понимаем наркотическую, алкогольную зависимость, бродяжничество, отсутствие заботы о своих предыдущих детях и т.д.

Но остальные 60% случаев другие. Одна из наиболее распространенных причин отказа — нарушение отношений с близкими. Ребенка женщины не принимают ее родители или мужчина, с которым она встречается, и она боится нарушить отношения или оказаться без поддержки.

Бывают ситуации, связанные с тем, что ребенок нежеланный. В эту группу попали женщины, которые не готовы менять свои жизненные планы из-за ребёнка. Типичные ситуации: студентка не готова бросать учёбу или брать академический отпуск из-за появления ребёнка; женщина не хочет терять работу и отказываться от карьеры; женщина ждёт ребёнка не от своего мужа или от мужчины, у которого есть другая семья; женщина вместе со своей семьей не готова отказаться от материальной стабильности и устоявшегося быта.

Иногда причинами отказа кроются в тяжёлых потрясениях, которые могут быть вызваны разрывом отношений с отцом ребёнка или разводом; трагедией в семье (гибель или тюремное заключение кого-то из близких).

Определенный процент отказов связан с рождением ребенка с ограниченными возможностями, сильно недоношенного ребенка.

- Минздрав недавно запретил врачам переубеждать родителей в отказе от ребенка с инвалидностью.

- Честно говоря о запрете я не знаю. Но эта тема на слуху. Действительно, я неоднократно слышал, что бывали такие случаи, когда врачи сами убеждают женщину отказаться от ребенка с серьезными нарушениями были, причем в разных регионах. Но надеюсь, это пережиток прошлого. Если Минздрав выпустил соответствующее указание, думаю это хорошо.



Дмитрий Григорьев

- Какие сегодня существуют способы профилактики отказов?

- Мы внедряем услугу по работе с женщинами, которые письменно или устно заявили об отказе или о намерении отказа от ребенка в роддоме или женской консультации. Как показывает наш многолетний опыт, если с ними выстроить грамотную работу, то в 40-50% случаев удается сохранить ребенка в кровной семье, предотвратить отказ.

Если вкратце, то технология работы выглядит следующим образом. 1. Необходимо построить взаимодействие с персоналом роддома: женщина может сказать о намерении отказа в любой момент: как при поступлении, так и уже при выписке. Важно, чтобы в этом случае информация об отказе от новорожденного или о потенциальном отказе была оперативно передана специалисту Службы профилактики отказов. 2. Этот специалист проводит встречу с женщиной, устанавливает контакт, выясняет ситуацию женщины и причины отказа, выясняет, готова ли женщина на дальнейшее взаимодействие. Он не убеждает женщину изменить решение, а собирает информацию. По итогам встречи принимается решение: работать ли на сохранение ребенка в кровной семье или для ребенка будет лучше другая траектория — усыновление приемными родителями. 3. Если начинается работа, то специалист вместе с женщиной разрабатывает план совместных действий: что делать, чтобы преодолеть проблемы, которые послужили причиной отказа.

- А если она решила его оставить, то какие Ваши дальнейшие шаги?

- В зависимости от того, какие были проблемы, приведшие к решению об отказе от ребенка. Это могут быть проблемы с жильем или материальные проблемы — тогда это помещение женщины с ребенком в социальную гостиницу или другие варианты решения проблемы с жильем, оказание социальной помощи и т.д. Это могут быть проблемы с окружением женщины, тогда это психологическая поддержка, работа с окружением. Не буду перечислять все проблемы и виды помощи, но подчеркну, что важно сделать так, что даже при небольшом объеме ресурсов женщина смогла построить свою жизнь так, чтобы быть способной самостоятельно заботиться о себе и ребенке — как говориться, «дать ей не рыбу, а удочку».

- Как складывается судьба малышей?

- Если удается предотвратить отказ, то ребенок остается с матерью. Как показывает многолетний опыт работы по профилактике отказов дальше как правило все складывается удачно. Число вторичных отказов, когда ребенка по тем или иным причинам приходится изымать из таких семей, не превышает 1%.

Если предотвратить отказ не удается, то дальнейшая жизненная траектория ребенка это зависит от того, как на каждой конкретной территории работают службы семейного устройства. С малышами проще – их охотнее усыновляют. В последние несколько лет реализуется политика оперативного устройства ребенка в замещающую семью: усыновление, опека. Сложности могут возникать только с усыновлением детей с отклонениями в развитии.

- В течение какого времени происходит сопровождение?

- Считается, что это длительный процесс. Чуть ли не до совершеннолетия ребенка. Наш опыт показывает, что 50% случаев сопровождение необходимо в первые три месяца. Только 15-20% случаев нуждается в длительном сопровождении — речь идет о периоде в год-два. Кстати, те самые 1% вторичных отказов случается именно в числе тех случаев, которых сопровождали долго, а в тех случаях когда проблемы удается решить быстро, вторичных отказов нет. Видимо в этом случае необходимо дальнейшее совершенствование диагностики.